Павел Саксонов - Можайский — 6: Гесс и другие Страница 22

Тем не менее, за окном, похоже, и впрямь ничего необычного или таившего угрозу не было, поэтому — выждав еще пару минут — Молжанинов и Зволянский от окна отошли. Зволянский вернулся в кресло, а Молжанинов — к уничтожению бумаг. Однако спокойствие было подорвано основательно! Зволянский хмурился, его пальцы туда-сюда вращали пустую рюмку. Молжанинов то и дело замирал, прислушиваясь к доносившимся с улицы звукам. Даже оба чиновника писали уже не столь рьяно, как прежде: они отрывались от дела, допускали помарки — каждый из них по нескольку раз чертыхнулся — и вообще выглядели растерянными…

— Подождите! — Чулицкий. — А что звонивший продиктовал? «Два и два равно четыре…» — это я понял, а другое, второе сообщение? Вадим Арнольдович?

Гесс прищурился:

— Об этом вслух не говорилось…

— Но, тем не менее, вы знаете: я же вижу!

Гесс, рассчитывавший, похоже, преподнести продиктованное по телефону сообщение в качестве эффектной концовки своего рассказа, попытался было уйти от прямого ответа, но Чулицкий так его оседлал, что деваться Вадиму Арнольдовичу было некуда:

— Ну… да, — признал он, — знаю.

— Так говорите же! Что вы тут в шарады играете?

Гесс порозовел:

— Видите ли, Михаил Фролович, узнал я об этом позже, когда… ну, когда все разошлись, и я, как вы справедливо предположили ранее, получил возможность вернуться в кабинет и…

Если Гесс порозовел, то Чулицкий побагровел:

— Да чтобы черт вас по кочкам прокатил! Немедленно говорите!

Вадим Арнольдович разочарованно — он был вынужден сдаться — вздохнул:

— Ну, хорошо: извольте… Когда все разошлись, я вернулся в кабинет и — даже прежде чем пошарить в камине — бросился к столу. Наблюдая за Зволянским, я заметил, что он, записывая сообщение, положил бумагу прямо на лакированную поверхность, а после — давил на бумагу твердым карандашом… Вы, Михаил Фролович, и вы, господа, — Гесс обратился и ко всем нам, — разумеется, знаете, что так делать нельзя. Если делать именно так, лакированная поверхность портится: на ней остаются следы и…

— Да знаем мы это, знаем! Дальше!

— В общем, я взял оставленный на столе карандаш, как можно мельче — считайте, что в порошок — сточил его грифель и аккуратно рассыпал получившийся порошок по той поверхности стола, на которой Сергей Эрастович держал бумагу. Мои ожидания оправдались: порошок ясно выделил вдавленные царапины, и эти царапины без труда сложились в буквы и слова. И я их переписал.

Гесс вынул из кармана памятную книжку.

— Вот что получилось…

Я немедленно перевернул страницу в собственном блокноте, чтобы начать с чистого листа.

Где волны плещут о сваи — читал Гесс, — святым — раздолье. Грешников, однако, больше, и каждый из них к святому подступается: в ожидании проповеди или награды? Проповедь скучна: грешники бегут. Награда задерживается: грешники бегут. Святой остается в одиночестве. Только путник, запоздало явившийся к проповеди или пришедший раньше награды, оказывается рядом. Но что с того? Святому нечего ему предложить, и путник, разочарованный, бросается в воду. А там — смерть.

Гесс замолчал.

Чулицкий, глядя на него, моргал.

Я перечитал записанное.

— Всё ясно!

Мы — Чулицкий и я — разом повернулись к Можайскому.

— Что тебе ясно? — спросил Михаил Фролович.

— Ясно? — спросил я.

— Да, — ответил Можайский. — Ясно. Совершенно.

— Согласен! — Инихов.

Чулицкий обернулся на своего помощника:

— Да?

Инихов развел руками:

— Конечно. Неужели вы сами не видите?

Чулицкий задумался, а потом хлопнул себя по лбу:

— А ведь и правда!

— Господа! — это уже я. — Объясните!

Чулицкий объяснил:

— Речь о Венеции, о Сан-Галло, о съехавшихся в отель — похоже, это действительно так: к гадалке не нужно ходить, какой ответ мы получим на наш телеграфный запрос!.. о съехавшись в Сан-Галло наших дорогих подопечных, так быстро и так странно исчезнувших из Петербурга. И, конечно, о самом Молжанинове. Звонивший знал, что Молжанинов собирается в Венецию, но — это очевидно — не знал, когда. Вот он его и торопит: поспеши, мол, друг любезный, иначе все разбегутся, и ты приедешь к опустевшему гнездышку! А вот насчет смерти… это, полагаю, не угроза, а тоже предупреждение: опасность рядом! Иначе нет никакого смысла в первом послании — «два и два»… ну, вы помните!

Я перевел взгляд на Можайского. Тот склонил голову к плечу:

— Всё верно.

Взгляд на Инихова:

— Да.

— Но тогда получается, — я, — звонил… друг?

— Получается.

— Но Талобелов сидел рядом с Гессом и никуда не выходил!

— Значит, у Молжанинова есть еще один друг!

— Но кто же он?

Можайский, Инихов и Чулицкий одновременно пожали плечами и произнесли практически хором:

— Хороший вопрос!

Я захлопнул блокнот и принялся вышагивать по гостиной. Мои мысли текли в полном беспорядке. Собственно, это и не течение было, а какой-то хаотичный водоворот! Ничего подобного я не ожидал. Более того: у меня уже сложилась вполне себе четкая картина событий, а тут — на тебе!

— А что же все-таки Талобелов? — спросил я, остановившись подле кресла, в котором сидел Гесс.

Вадим Арнольдович, сбитый с того построения рассказа, какое он сам для себя наметил, вернулся к нему неохотно:

— Талобелов, — сказал он, — находился подле меня до самого конца, каковой конец наступил достаточно скоро и так же внезапно, как внезапно поступали те же телефонные вызовы. Снова раздался звонок. Трубку, как и ранее, взял Зволянский:

«Собственная квартира Семена Я… — внезапно осекся он. — Да, ваше превосходительство, это я… нет: сказать по телефону, что происходит, я не могу. Но мы немедленно выезжаем… Да, ваше превосходительство… понял, всё сделаю!»

Зволянский повесил трубку и ответил на немой вопрос Молжанинова:

«Дмитрий Сергеевич[49]».

Молжанинов хмыкнул и как-то обреченно огляделся по сторонам:

«Ну, вот и всё!» — со вздохом сказал он и махнул рукой.

Зволянский, поднимаясь из кресла, тоже вздохнул:

«Да: вот и всё!»

Оба — Молжанинов и Зволянский — двинулись к выходу из кабинета.

«Когда закончите, приберитесь тут!» — уже от двери приказал своим чиновникам Сергей Эрастович.

«Будет исполнено!» — ответил один из них.

Зволянский и Молжанинов вышли.

«Что происходит?» — спросил я у Талобелова.

Талобелов, однако, тоже поднялся на ноги и засобирался прочь:

«Простите, сударь, но и мне пора! Счастливо оставаться!»

«Да что такое?»

«Всё, сударь: мы уезжаем. Прощайте!»

И Талобелов вышел.

Я снова обернулся к стеклу и увидел, что оба чиновника перестали писать — возможно, им просто надоело это занятие, потому что никаких видимых причин заканчивать работу прямо сейчас лично я не наблюдал — и принялись — в четыре руки — сносить в камин остававшиеся на столе бумаги. Я еще понадеялся, что они, чиновники эти, в отличие от Молжанинова, окажутся не столь добросовестными и не станут уж очень рьяно орудовать в камине кочергой, но моим надеждам не было суждено оправдаться: на это занятие их добросовестности хватило!

Покончив с бумагами, они начали озираться, явно что-то ища. Наконец, один из них стащил со стоявшего в дальнем углу дивана покрывало — что-то вроде звериной шкуры, только масть была мне неизвестна — и бросил его товарищу. Тот подхватил и подошел к телу Брута, по-прежнему лежавшее в луже уже засохшей крови. Через пару секунд к первому чиновнику присоединился второй.

Вдвоем они, так и сяк ворочая труп, закатали его в покрывало и, поднатужившись, подняли с пола.

«Пошли!» — сказал один.

«Вперед!» — ответил второй.

И они — как до них Молжанинов и Зволянский — двинулись к выходу из кабинета. Вот только ноша, которой они себя обременили, внушала им явное отвращение: они тащили завернутый в покрывало труп с таким видом, словно совершали что-то непристойное!

Когда они вышли из кабинета, попросту скрывшись из поля моего зрения, я выждал еще с минуту, чтобы дать им уйти по коридору. И только потом покинул комнатушку.

В коридоре никого не было. А судя по царившей на этаже гробовой, могильной, можно сказать, тишине, не было никого и в квартире вообще. Поэтому я, собираясь с мыслями, смело прогулялся вперед-назад, а потом перешел в кабинет.

Что было дальше, вы, господа, уже знаете: сначала я поработал с царапинами на столе, затем — попытался спасти хоть что-то из сгоревшей в камине картотеки. Первое у меня получилось. Второе — нет. Кроме того, я, разумеется, осмотрелся в целом, — Гесс подчеркнул это «в целом», давая понять, что изрядно пошарил по кабинету, — но ничего интересного не обнаружил. Разве что вот это…