Искатель, 2003 №2 - Ирина Камушкина Страница 21

Фобетор оглядел своих спутников: лица посуровели и нахмурились, но страха он не заметил. И то ладно.

Приблизившись к входу в ущелье на арбалетный выстрел, они нашли Хата. Он висел на суку тамариска, торчащем между его ребер; глаза и сердце у него были вырваны и аккуратно сложены к ногам. Лошади нигде видно не было.

— Хат, Хат! — запричитал оставивший его караулить эскувит. — Они все ж таки вернулись на беду твою да по твою душу… Эх, Хат, Хат!

Среди оставшихся воинов поднялся ворчливый гомон:

— Это знак! Они обнаружили нас — вишь, глаза-то…

— Малефики они, братцы, Азазель мне порукой, а малефика мечом не взять!

— Только души зряшно погубим…

Бухие Монту вздыбил коня и гаркнул, тряся бородищей:

— А ну цыть, копрофаги гехиномские! Или вы в лупанар собирались мудями махать?! Рты позакрывали — и вперед, а за Хата с кой-кого ответ стребуем. Малефики там они или кто, все под императором ходят!

— Верно, верно… прав двухбородый, — загудели эскувиты, трогаясь с места. — И стребуем! Хат на имперской службе был, такое и малефику заказано…

Завернув тело Хата в пару плащей, они взяли его с собой. Когда их отряд уже въезжал в ущелье, Фобетор, сравняв коней, шепнул Монту на ухо:

— Ты, это… спасибо, конечно, однако командир здесь я. Узелок на бороде завяжи на будущее, понятно?

— Добро, — буркнул тот, криво усмехаясь, и пришпорил кобылу.

Теперь все ехали в сосредоточенном молчании. Никто ни о чем не спрашивал, никто не указывал путь — заблудиться в узком, как бутылочное горло, ущелье было трудно. Да и многие из них бывали здесь раньше, сопровождая умерших родственников или друзей к последнему приюту. Но одно дело въезжать в Поля шумной траурной процессией, а чаще целой вереницей разноплеменных караванов, а другое… Сейчас никаких похоронных процессий им, конечно, не встретилось. И не могло такого случиться, потому как аквелларцы хоронили своих мертвецов четыре раза в году, в первый день каждого сезона. Отошедшие в межсезонье, вылеживались до времени в специальных коптильнях, которые имелись в каждом селении и, тем паче, городе.

Наконец скалы расступились, и их взорам открылись Поля Нару. Первые полтора десятка схен занимали всхолмия свежих могил, лишь кое-где затеняемые молодыми сикоморами, но за ними шли участки прежних захоронений, поросшие более густой зеленью, а чуть далее кусты тамариска, древовидный папоротник, увитые диким виноградом колонны сикомор, лиственниц и величавые донжоны дубов стеной отгораживали старое кладбище от любопытных взглядов, явно противореча названию Полей. Ну, а еще дальше уже целый лес, наливаясь отбродившими жизненными соками, поднимался над тучными землями долины.

Прежде чем трогаться вперед, надо было упокоить Хата. Споро выкопали неглубокую могилку и положили в нее завернутое в плащи тело.

— Откуда он был родом? — первым нарушил молчание Фобетор.

— Хат-то? Из Барбелита… Барбелит, значит; там Семьязе и Аваддону поклоняются. Он сам рассказывал.

— Что ж… да охранят тебя, эскувит Хат, Аваддон с Семьязою… Поехали!

На рысях миновав безлесные пространства долины, декархия эскувитов въехала под тенистый полог деревьев и остановилась перед началом широкой лесной тропы, уводящей в зловещие глубины Полей Иару. На влажной от недавнего ливня почве ясно выделялись следы трех лошадей — значит, они и кобылу Хата прихватили. Сделав короткий привал, перекусив и накормив лошадей, эскувиты устремились дальше.

Когда стало вечереть, местность вокруг них заметно изменилась: растительность поредела и сделалась низкорослою, а вскоре лес по обеим сторонам тропы уже утопал в сплошных непроходимых болотах. На многие схены вокруг деревья поднимались прямо из мшистых, залитых водой трясин.

Выбрав сухой холм, Фобетор скомандовал ночлег. Эскувиты с кряхтением слезли с усталых лошадей, сбились в кучу и разожгли костер. Мириады насекомых жужжали в душном влажном воздухе, а вот птиц слышно не было.

— Обереги от нави поставлены, караул бдит, — доложил Бухие Монту. — Ложись, стратор. Завтра их нагоним — следы совсем свежие.

Но мандатору не спалось. Он вспоминал свою службу у Великого коноставла, бои, стычки, набеги… и, конечно, брата Икела. «Где-то он теперь?», — подумалось Фобетору. Без всякой злобы подумалось, хотя именно из-за Икела он, добившийся звания командира банда, вынужден был оставить армию наемников чуть ли не с позором. Фобетор до сих пор не мог понять, как Икел, которого он знал с рождения, а потом делил с ним все тяготы и прелести военной службы, мог стать предателем. Ладно, уверовал он в этого Триединого — озарение, вишь, на него снизошло! — но зачем было переходить на сторону неприятеля, да еще со всем своим бандом? Эх, брат… После до него доходили разные слухи, в том числе, будто Икел сделал в Альмарской Теократии карьеру на церковном поприще и немалый чин занимает. Однако впрямую имени его никто не упоминал…

Нельзя сказать, чтобы Фобетор так уж любил Хозяев Девяти Башен. Но в империи поклонялись им, а не Триединому. Причем его с Икелом народ исключением не являлся — каиниты тоже приносили жертвы одной из Башен — Башне Аримана. Значит, Икел, ко всему, отверг веру предков. И, наконец, он же присягал императору! М-да… Как ни крути — измена выходит… Правда, Фобетор знал, что когда-то, в незапамятные теперь времена, гордые кланы каинитов молились своим собственным, не заемным, богам. Давно это было — быльем поросло и небылью стало — вот как давно! Старики, зачиная сказ о тех временах, приговаривали обычно: «когда солнце было еще жарким…» Потом из-за гор Иминти пришли миссионеры неведомого дотоле культа. Они стали проповедовать, что есть только один бог — единый в трех ипостасях, а все прочие суть обман жрецов и народное суеверие. Они говорили, что смерти больше нет, сулили вечную жизнь и спасение, но — только уверовавшим и смиренно признавшим себя рабами Триединого. Многие люди, а после и целые народы поверили пришельцам и восприняли их учение. Многие, но не каиниты. Не раз и не два приходили к ним адепты нового божества, но неизменно получали один ответ: мы своим богам дети, зачем же нам идти в рабы к вашему? И это было правдой: конунги всех тринадцати каинитских колен с богов родовой считали — каждый со своего, — благо тех хватало, еще и с избытком. Так продолжалось, пока вся империя не объединилась в лоне единой веры и однажды с удивлением не обнаружила, что целая, далеко не последняя ее провинция по-прежнему коснеет в мерзости идолопоклонства. Поскольку увещевательные меры