Апрель в Испании - Джон Бэнвилл Страница 21

ничего об этом не говорил и задавался вопросом, почему так. Откуда вдруг такая скрытность, почему это, казалось бы, должно вызывать какое-то чувство стыда? Он словно чуть было не ввязался в любовную интрижку и боялся, что его раскусят. Всё это не имело никакого смысла. И тем не менее, когда Квирк представлял себе лицо этой молодой женщины, внутри как будто что-то покалывало и откуда-то веяло мрачным духом далёкого прошлого.

На следующее утро Эвелин позвонила в больницу и попросила позвать к телефону доктора Лоулесс. С женщиной на коммутаторе, той самой угрюмой монахиней, несомненно, было трудно объясниться. Эвелин подумала, что она, по всей видимости, коренная басконка, а её коверкание испанского – это такой своеобразный способ выразить презрение к языку угнетателей. Она, похоже, пыталась донести до собеседницы, что среди персонала нет никого с такой фамилией. Эвелин напомнила ей об их визите в больницу накануне, когда они лично столкнулись с доктором Лоулесс, но это не произвело никакого впечатления. В конце концов она сдалась и попросила вместо этого поговорить с доктором Крусом.

Доктора Круса пришлось ждать целых пять минут, и она уже собиралась повесить трубку, но вот он наконец подошёл к телефону. Она попросила его погодить и передала трубку Квирку. Тот специально взял её забинтованной рукой. Эвелин улыбнулась. Можно подумать, она могла забыть, как тяжело он ранен и что это отчасти её вина.

Когда Крус услышал голос Квирка, его тон стал заметно сдержаннее. Действительно, холодно сказал он, он был бы рад пообедать с ним и сеньорой Квирке – так он произнёс фамилию «Квирк», – но сейчас очень занят. Туристический сезон в самом разгаре, и отделение травматологии трудится сверхурочно – с иностранцами чрезвычайно часто происходят несчастные случаи, добавил он и издал звук, который мог бы сойти за смешок. Квирк воспринял насмешку на свой счёт. Так и подмывало ввернуть что-то о том, что испанские устрицы крепче и неподатливее, чем те, что предлагаются в других странах, но он знал, что это прозвучит по-детски. Ему совершенно не нравился доктор Крус, это точно; этот тип был слишком лощёным и самоуверенным. Но в таком случае, почему он предлагал им встретиться всем вчетвером?

– И всё же иногда у вас наверняка бывает обеденный перерыв, – сказал он с некоторой долей ненамеренной язвительности. Как там пелось в той мюзик-холльной песенке? «Я двину в его испанскую дыню, если ночью его найду…» [19] Квирк свирепо ухмыльнулся в микрофон, обнажив резцы. Эвелин укоризненно шлёпнула его по запястью.

– Конечно же, я обедаю, – сказал доктор небывало елейным голосом. – Но обычно я перекусываю бутербродом.

– Пинчо! – весело сказал Квирк, просто чтобы похвастаться тем, что знает это слово.

– Да, иногда. – До сих пор голос Круса казался скучающим; теперь он зазвучал раздражённо. – Здесь, в больнице, есть столовая. Я хожу туда.

Квирк вздохнул. Работа была не из лёгких, а всё ради чего? Его подмывало сдаться, вежливо сказать «адьос» и положить трубку. Крус ясно дал понять, что у него нет никакого желания обедать с каким-то ирландским туристом и его австрийской женой. Однако в тоне этого мужчины слышалось что-то этакое, некий иронический намёк на превосходство, а потому Квирк помимо воли стиснул зубы и продолжал.

– А как насчёт ужина? – спросил он, скручивая телефонный провод в миниатюрную петлю.

На линии воцарилась тишина. Квирк отвёл трубку от себя и состроил жене одну из своих обезьяньих гримас, почёсывая под мышкой правой рукой. Эвелин хмуро взирала на него, качая головой, но при этом беззвучно смеясь.

– Моя жена обнаружила очень приятный ресторанчик, – уговаривающим тоном сказал Квирк. – У самого моста Сурриола, если я правильно произношу название, в Старом городе. Возможно, вы знаете это место. Рыба там очень вкусная.

– У нас в Доностии рыба всегда хороша.

– Да, знаю. Но в этом заведении она особенно хороша.

Повисла новая пауза, а затем доктор Крус спросил:

– И когда же вы предлагаете нам встретиться?

К этому времени его тон стал настолько ледяным, что уже обрастал сосульками.

– Когда вам угодно, – беззаботно ответил Квирк и подмигнул жене. – Что скажете насчёт сегодняшнего вечера?

Теперь доктор словно принялся напевать себе под нос что-то тихое и лишённое всякой мелодии.

– Хорошо, пусть будет сегодня вечером, – согласился он наконец с многозначительным вздохом. – Но должен сказать вам, что я ужинаю не так поздно, как большинство испанцев, – я встаю рано утром. Скажем, в восемь часов?

– Замечательно. Я попрошу здешнего консьержа зарезервировать столик. Вы же знаете, где находится ресторан у моста Сурриола, да? – Никакого ответа. – Итак: четыре персоны, восемь часов.

– Четыре? – быстро переспросил Крус, повысив интонацию в конце предложения.

– Ну да. Мы, вы и ваша… ваша коллега, доктор Лоулесс.

Квирк поймал себя на том, что наслаждается собой. Он испытывал подлинное злорадство от того, что обставил этого чопорного сребровласого идальго. Тут он снова изобразил одну из своих обезьяньих гримас, оттянув губы как можно дальше от зубов. Эвелин, стоящая у мужа за спиной, предостерегающе ткнула его костяшкой в поясницу.

– Позвольте мне уточнить у доктора Лоулесс, свободна ли она сегодня вечером, – сказал Крус и снова вздохнул, ещё многозначительнее. – Если вы не получите от меня известий в течение следующего часа, считайте, что мы встретимся с вами и сеньорой Квирке в ресторане в восемь часов.

Затем он повесил трубку, так и не попрощавшись.

– «Квирке», – повторил Квирк. И рассмеялся.

– Они придут? – спросила Эвелин издалека – она ушла в ванную. Дверь не закрыла, и ему было видно, как жена красит губы перед зеркалом. Это был единственный вид макияжа, который она носила, и даже его жена часто забывала нанести.

– Этот бесчувственный индюк даже не поинтересовался, как там моя рука, – сказал Квирк. – О чём мы только думали, когда его приглашали?

– Это было твоё предложение.

– Да, знаю, но всё равно.

– В любом случае, ты хочешь видеть не его.

– Что? Слушай, ты правда воображаешь, будто я увлёкся этой Смуглой Розалиной [20]?

– Какой ещё Розалиной?

– Доктором Как-там-её-фамилия. Я не нахожу её ни в малейшей степени привлекательной, если ты вдруг об этом подумала.

– О нет, конечно, нет. – Он услышал её смешок. – Mein Irisch Kind, wo weilest du? [21] – пропела она, не попадая в ноты.

– Что это? – спросил он. – Что-нибудь из Гёте?

– Это «Тристан и Изольда». Та самая строка, которая цитируется в «Бесплодной земле» мистера Элиота.

– Какие мы с тобой начитанные сегодня утром!

Она вышла из ванной, прислонилась к косяку двери и улыбнулась ему, сжав навощённые алые губы и поблёскивая припухлой бусинкой в