Тайная академия слуг - Ким Иын Страница 20

– Ну вот, теперь мы знаем, как следует проводить занятия, – смеялись преподаватели над изможденными учениками. – Смотри-ка, поморишь голодом – и вот они уже нас слушают… В начале каждого курса так: только применив подобные меры, удается всех образумить, а по-хорошему никто не слушается.

После занятий наступало время ужина, теста – еды, если ты сдал, или голода, если провалился, – и так заканчивался день. Когда Соджон оставалась без еды и возвращалась голодной в комнату, ее ноги были будто закованы в кандалы, а позвоночник ломило, стоило ей лечь на кровать. Тогда она сворачивалась в клубок и плакала. Если ей казалось, что ее всхлипы становились слишком громкими, она еще больше сжималась, как бы пытаясь уменьшить и свое тело, и все свое существо. С каждым всхлипом, вырывавшимся из ее горла, согнутый позвоночник поднимался и опускался.

Казалось, миру внезапно пришел конец. Как такое могло случиться с ней – она же добросовестно и честно жила, а тут… обвинение в хищении средств и убийстве! Но что было бы, не приди она в Академию? Толпа глазеющих на нее зевак, звуки сирены полицейской машины, полицейские, хватающие ее, руки в наручниках, а в конце – тюрьма… В тюрьме весь мир погружается во тьму и отдаляется, а отчаяние сменяется бессилием. Проснувшись среди ночи в тюремной камере, снова вряд ли заснешь. И тогда, сжавшись в комок, упершись в холодную стену, горько заплачешь. И тело будет пронизывать бессилие, поднимаясь от пят до макушки. Однажды ты поймешь, что и на гнев у тебя больше нет сил, и спрячешь его глубоко под пожелтевшей кожей…

Соджон покачала головой. Все-таки у нее и правда не было другого выбора, кроме как прийти сюда.

Ей все еще было любопытно, что же произошло за это время во внешнем мире. Может, она объявлена в розыск по всей стране… Но ведь Ли Джинук сказал, что со всем разберется. Как он собирался это сделать? Что ж, теперь она не могла этого узнать. У нее забрали телефон – с Джинуком не связаться.

Что ж теперь делать-то? Нужно было сосредоточиться на этом. «Учебный план рассчитан на один год. И этого места по официальной версии не существует, а значит, в течение года мы отгорожены от всего, что происходит снаружи. Поэтому было бы опрометчиво пытаться сбежать отсюда». Лучше уж потихоньку все как следует обдумать, находясь здесь. Ни в коем случае нельзя допустить того, чтобы, как тех трех учениц, ее утащили отсюда в неизвестном направлении и она исчезла бы без следа. Да, сейчас лучше думать только об этом: как остаться в живых. Остальное – потом.

Вероятно, Соджон была не единственной, кого посещали подобные мысли. Со временем взгляды учеников менялись. Когда только пришли в Академию, они чувствовали облегчение – наконец-то в безопасности! Да и помещения Академии были такими шикарными, что приносили только радостные мысли и впечатления. Но теперь все изменилось. Теперь все осознавали, что это место – безрадостная арена, на которой разворачивается их борьба за выживание. Голод, которым их дрессировали, быстро дал это понять.

В тот день Соджон возвращалась в комнату, оставшись без еды. Ее тело было как губка, набравшая воды, – тяжелое и вздувшееся от голода. Пошатываясь и не видя ничего перед собой, она столкнулась с тележкой, которую катила перед собой уборщица, Ким Бокхи.

– Ой, девушка, вы в порядке? – спросила та, подхватив Соджон. От столкновения швабра с тележки упала на пол.

– Д-да… – Соджон на автомате подхватила упавшую швабру. Протягивая ее уборщице, она взглянула в ее лицо и вскрикнула от неожиданности. – Ой, это вы?!

– Что?.. – Ким Бокхи внимательно посмотрела на нее.

– А-а, простите… Я перепутала вас с одной знакомой.

От голода, видимо, уже мерещится всякое…

– Всё в порядке. Наверное, кто-то из ваших близких похож на меня?

– Да… Женщина, которая очень хорошо ко мне относилась; заботилась, как мать…

На мгновение на лице Соджон промелькнули тоска и печаль. Ким Бокхи с сочувствием посмотрела на нее, и от этого взгляда девушка разрыдалась. Удивившись, уборщица взяла Хан Соджон за руку.

– Иди за мной, только тихо! – Толкая тележку, она пошла в конец коридора к помещениям, где размещались кладовые.

Хан Соджон оглянулась, чтобы убедиться, что за ней никто не следит, и вслед за Ким Бохи вошла в комнату отдыха персонала. На полу было расстелено одеяло с подогревом, у стены стояла вешалка, на ней – пара курток. Кроме этого, в комнате был маленький телевизор, и всё. Ким Бокхи убедилась, что снаружи никого нет, и закрыла дверь. После этого она достала из кармана пакетик молока и протянула Соджон.

– На вот, выпей.

Взяв из ее рук этот пакетик, Соджон снова заплакала. Не от голода. От усталости. И тело, и душа ее были измождены. Нет, и не от усталости. От одиночества. В общем, она и сама не знала почему и на любую причину говорила себе: «Нет, не в этом дело!»

Соджон удивилась сама себе; это было ей несвойственно – расплакаться навзрыд перед совершенно незнакомым человеком. Но слезы не останавливались. Если подумать, после инцидента с Ким Хёнсу она плакала перед кем-то впервые – и это несмотря на все то, что с ней произошло за это время. Все из-за этого маленького жеста доброты со стороны Ким Бокхи, которая заставила вспомнить ее о близком человеке…

Проплакав некоторое время и успокоившись, Соджон затуманенным взглядом посмотрела на швабру перед собой.

– Тетушка…

– Что такое?

– Можно… можно я иногда буду приходить вам помогать? Я хорошо убираюсь!

Это была правда. Она отлично орудовала шваброй. Ким Бокхи на это ничего не ответила и напомнила про молоко – мол, выпей сначала. Соджон улыбнулась заплаканным лицом и выпила молоко. Она вспомнила о том, как занималась уборкой. А вместе с этим вспомнила и своего отца, Хан Донсика…

В детстве они с отцом переезжали с места на место, подолгу нигде не задерживаясь – максимум год, полгода, а то и вовсе три месяца. После поступления в начальную школу за четыре года они переехали шесть раз; случалось и такое, что Соджон сменяла одну школу на другую, не успев проучиться и дня.

Они никогда не знали, когда им придется снова срываться с только обжитого места, и потому никто не сдал бы им даже самую крохотную комнатку в