Сирени горький аромат - Татьяна Аксинина Страница 17

Я опускаюсь на стул. Переживания последних дней наваливаются на меня, давят на плечи, жгучей болью подступают к глазам. Я закрываю лицо руками и плачу. Никита садится рядом, прижимает меня к себе, и как маленькую, гладит по голове.

– Всё, всё, успокойся. Прости меня. Я не знал, что тебе тяжело вспоминать о прошлом.

Он вытирает мое лицо чистым платком, не понятно, откуда взявшимся. Богема! Все кругом бумажными пользуются, а у него – батистовый. Платок приятно пахнет, пахнет Никитой. Я рассказываю ему, как на духу, обо всем, что случилось со мной за последние дни, включая исчезновение жениха подруги. Рассказываю об отце, о том, что я не верю ему, что боюсь его и своей новой семьи. О том, что я решила спрятаться в деревне от опасности, которая, я уверена, мне угрожает. Никита задумался.

– Ты знаешь, я думаю, не зря нас держали в неведении. Здесь есть какая-то тайна.

Я наклоняюсь и поднимаю с пола упавший альбом.

– Ой, смотри, какая-то картинка выпала.

Мы склоняемся над черно-белым листком.

– Это не картинка, а афиша. – Уверенно говорит Никита. – Ансамбль «Черный орёл», здесь написано, Дом культуры «Строитель».

Два молодых парня стоят вполоборота друг к другу. У них длинные черные волосы, похожие глаза. На них надеты черные кожаные жилетки, а на руках, повернутых к нам, ближе к плечам, одинаковые татуировки – черный орел. Один из парней держит в руках гитару.

– Это мой папа, – показывает Никита на парня с гитарой. – Интересно, а кто второй? Смотри, как они похожи. Конечно, это грим, но сходство, несомненно, есть. И татушки классные. Я когда-то очень хотел сделать тату, но мне не разрешили. Кое-как добился, чтобы парик позволили носить на концертах, а то эти длинные волосы меня просто бесили, да и осветляться в блондина надоело… Никита что-то говорит, но я его не воспринимаю. Его голос, как издалека, доносится до меня. Татуировка! Я видела её раньше. Животный ужас наползает на меня. Черный орел раскрыл крылья, он приближается ко мне. Я сейчас умру!

– Даша, Даша, очнись! Что с тобой? Тебе плохо?

Я возвращаюсь в реальность. Что со мной? Я прижимаюсь щекой к чему-то теплому и надежному. Господи, я у Никиты на руках! Я что, в обморок упала? Я пытаюсь встать на ноги.

– Прости, я сегодня переволновалась, устала. Давай спать, уже поздно.

Никита несет меня в мою комнату. Он суетится вокруг меня, хлопочет, и мне приятно. Давно никто не заботился обо мне. Он садится рядом со мной на кровать, держит меня за руку.

– Ты очень похожа на свою мать, такая же невероятно красивая. Я понимаю своего отца. Он её очень любил. Это видно на фотографиях. У них глаза счастливые.

– Я не помню мамы. Совсем не помню.

– Даша, а я даже не знаю, кто она, моя мать. Представляешь, у меня в свидетельстве о рождении стоит прочерк в графе «Мать».

– А отец тебе ничего не рассказывал про неё?

– Мне 9 лет было, когда он погиб, но он никогда не упоминал о ней. Почему-то я считал, что она умерла. Я в детском лагере был, когда отец погиб. Меня прямо из лагеря забрал к себе папин брат, мой дядя Коля. Они мне лишь через полгода сказали, что папы больше нет.

– Они тебя обижали?

– Нет, что ты! Они искренне меня любили, заботились. Но я всегда чувствовал какое-то одиночество в душе. Я невнятно объясняю?

– Я тебя понимаю, я тоже росла без родителей. Бабушка меня любила, но этой любви не хватало. Хотелось мамы и папы. Знаешь, какой я себя ущербной ощущала, когда собрания в школе были с родителями: у всех родители, а у меня одна бабушка.

– Даша! А что если у нас с тобой была одна мать? Сначала она родила меня, оставила меня Игорю, затем вышла замуж за твоего отца, и ты родилась…

– Ты что? Свихнулся! Сериалов насмотрелся. Как тебе такое в голову взбрело? И не смей оскорблять мою маму. Почему ты считаешь, что она могла бросить своего ребенка? Бред!

– Прости. Действительно, всякая чушь лезет в голову. Не думай ни о чем плохом, спи, уже поздно.

Никита уходит у свою комнату. Я закрываю глаза и проваливаюсь в сон.

… Девочка, моя ровесница, держит меня за руку. Мы бежим с ней по дороге. Солнце заливает свои светом придорожные кусты и цветы. Как много цветов. Они чудесно пахнут. Звучит музыка. Я прислушиваюсь, но не могу разобрать слова песни. Но песня прекрасная, как и утро прекрасного летнего дня. Девочка поворачивается ко мне. Это моя мама!

– Даша, ты помнишь? – спрашивает она меня.

– Что я должна помнить? – спрашиваю я её.

– Меня ты помнишь?

– Нет! Нет! Не помню!

Мама трясет меня: «Даша, Даша, вспомни меня… Даша, Даша»…

Я открываю глаза. Не сразу понимаю, где нахожусь. Солнце заливает незнакомую комнату. Свежий ветерок врывается в открытое окно, играет с тюлевой шторой на окне. Я же в деревне! Восхитительный запах кофе плывет по комнате. Никита стоит рядом с виноватой улыбкой.

– Я уже завтрак приготовил, а ты все спишь и спишь. А мне что-то не спалось, хотя привык поздно вставать. Не хотел будить тебя, но ты кричала во сне. Знаешь, а здесь даже телевизор работает. Я пробовал, включал. Шипит, экран в серых полосах, потому что антенны нет. Вернее, антенна есть, но она упала, я смотрел. Может быть, я осторожно слажу на крышу, поставлю антенну?

Я задумалась. А смогла бы я одна залезть на крышу, чтобы установить эту антенну? Вряд ли. Значит, не стоит её ставить, чтобы у соседки не возникло лишних вопросов!

– Давай обойдемся без телевизора. – Предлагаю я Никите.

Мы идем с ним на кухню. На столе в миске зеленеют листья салата, Желтые кружочки глазуньи исходят паром на черной чугунной сковородке. Над кружкой поднимается дивный аромат кофе.

С соседнего участка в открытое окно доносится песня.

«В свой синий вечер позови меня,

Давай забудем всё плохое,

В свой синий вечер позови меня,

И стану я твоей судьбою.

В свой синий вечер позови меня,

И я приду к тебе сквозь вьюгу.

Сойдутся звезды, счастье нам суля,

Судьбой мы станем друг для друга…»

Вот, оказывается, что за музыка мне приснилась.

– Послушай, это же твоя песня, – я поворачиваюсь к Никите.

– Твоя соседка все