Под опекой - Амели Кордонье Страница 17

кафе напротив. Или, может быть, притаился в нашем холле. Он такой ловкий, что вполне мог спрятаться в углу под лестницей, где любила прятаться Лу, чтобы я подумала, будто она пропала. От мысли, что дети оказались с ним наедине, мне физически плохо. Я прекрасно понимаю, что тревожиться бессмысленно, тем более задним числом, но ничего не могу с собой поделать, и сегодня мои пальцы по клавиатуре гонит гнев. Будильник на столике в прихожей показывал 18:20, когда я вернулась. Я выходила в магазин. Обычно, когда в доме чего-то не хватает, я сначала проверяю у детей уроки и только потом выбегаю в супермаркет, он рядом, в соседнем доме, но Габриэлю надо было подготовиться к контрольной по математике, а у него ни угольника, ни циркуля, и я плохо себе представляла, как в таких условиях учить геометрию. Если бы писчебумажный отдел Карфура не был пуст, мне не пришлось бы бежать в Офис Депо в трех автобусных остановках от дома и я бы отсутствовала не так долго. Три года спустя я все еще невольно восстанавливаю всю историю. Он пришел, он пришел! – кричит Лу, прыгая на меня, едва открывается дверь. Мне не надо спрашивать, о ком идет речь. Сердце тоже подпрыгивает в груди. Я еще не сняла пальто и даже не положила сумку, как в коридор выбегает Габриэль с порозовевшими от возбуждения щеками. Слушай, кузь меня спас. Как это – спас? Он за пять минут решил задачу, на которой я застрял, для него это легче легкого. Я не могу опомниться. Значит, он прошел в комнату? А что вы делали потом? Сколько времени он здесь был? Когда в точности ушел? О чем вы говорили? Он сказал, зачем приходил? Вопросы теснятся в моей голове и вырываются изо рта вперемешку, но никто не удостаивает меня ответом, и я кричу, чтобы до них докричаться: Да расскажите же мне, расскажите, что произошло! Вид у меня, наверно, безумный. Эй, мам, успокойся, не нервничай так, велит мне Габриэль. Все хорошо, мы все тебе объясним, успокаивает меня Лу, обнимая. Из их обрывочного, возбужденного рассказа я заключаю, что кузен пробыл не больше двадцати минут. Пять минут на математику, по словам Габриэля, скажем, столько же на разговор, ведь он, полагаю, поговорил, прежде чем начать, и ненамного больше на партию в «Уно», которую сыграла с ним Лу. У него было два раза по +4, так что закончили быстро, уточняет она. Опешив, я ворчу: Сколько раз я вам говорила, никогда не открывайте незнакомым людям! Да, мама, но Кузена же мы знаем. Ответ дочери ввинчивается мне в мозг. Вот так, он с большим отрывом выиграл второй тур, ловко их облапошил. Провел за нос, как в сказке братьев Гримм. Ему даже не понадобилось ни менять голос, ни показывать белую лапку. Двое моих деток глупее семерых козлят. Ни тот, ни другая не видят проблемы. Он такой славный, этот мужик, твердит Габриэль и, забрав свое барахло, возвращается к математике. Да, он очень хороший, подхватывает Лу. Он так жалел, что я проиграла, и обещал мне реванш в следующий раз. В следующий раз?

Меня трясет, я понимаю это по тому, как дрожит телефон в моих руках, потом у моей щеки, раскаленной от гнева. Я звоню Александру. В пору наших первых встреч двадцать лет назад он никогда не брал трубку. Ох, прости, я не слышал, извинялся он каждый раз и винил свой мобильный, почему-то всегда стоявший на беззвучном режиме. Телефон звонил в пустоту и сводил меня с ума. Мне каждый раз казалось, что я разбиваю нос, наткнувшись на его автоответчик, и однажды я пригрозила, что больше никогда ему не позвоню, Зачем это надо, все равно ты меня никогда не слышишь! Я тут же привела свою угрозу в исполнение и, чтобы отплатить ему той же монетой, не отвечала на его звонки двое суток. На третий день, вернувшись за полночь после вечеринки с обильными возлияниями, я нашла его сидящим под дверью и умирающим от беспокойства оттого, что я не даю о себе знать и меня нет дома так поздно в будний день. В одной руке он держал букет увядших тюльпанов, в другой свой телефон, и я так и вижу, как он сует мне его под нос, Послушай, Амели, послушай этот звонок, я выбрал его для тебя, только для тебя. И мне пришлось слушать в 2 часа ночи на лестничной площадке, прежде чем я успела открыть дверь. Двадцать лет спустя я еще слышу веселый перезвон колокольчиков и его тоже слышу, он говорит, что любит меня до безумия, клянется, что никогда больше не пропустит ни один мой звонок, что никогда, никогда колокольчикам не придется звонить впустую. А они, наверно, так и продолжали бы трезвонить вовсю на лестничной клетке, если бы мой сосед, первый, которого мы побеспокоили вместе, но не последний, мой сосед, короче, вышел из квартиры в пижаме и в ярости и наорал на нас, Нет, вы спятили, будите людей среди ночи! Итак, дрожа, я звоню Александру, и он сразу снимает трубку. Обычно, когда у него совещание, он отвечает: Я тебе перезвоню, но не на этот раз. На этот раз он говорит: Подожди, не вешай трубку. Я слышу, как он отодвигает стул и извиняется, Продолжайте без меня. Что случилось, встревожено спрашивает он, хочешь, я приеду? Приехать домой он еще ни разу не предлагал мне за два десятилетия, даже когда я однажды звала на помощь, спасите-помогите, потому что больше не могла, достало, всюду рвота, меняю третью постель, к тому же на этот раз нашу! работы выше головы, а на руках двое больных детей с мегарасстройством желудка. Но я была так растеряна три года назад, что даже не заметила этой непривычной готовности. Только теперь, когда пишу, я это понимаю и удивляюсь. Надо бы спросить Александра, да, я это и делаю, не отходя от кассы, потому что он рядом со мной, развалился на диване с «Короной» и орешками под рукой, положив ноги на низкий столик, и читает газету. Как ты узнал, сердце мое, что случилось что-то серьезное, если даже ушел с работы, не успела я произнести и трех слов? Александр не может объяснить почему, но он понял, сразу понял, что дело плохо, из рук вон, и что это имеет отношение к Трагик. Я по твоему голосу уловил, уточняет он. Александр помнит, что у меня