Под опекой - Амели Кордонье Страница 15

шефиня, и я смогла выдохнуть, обернуться и тоже посмотреть на этого мужчину, который так и сидел, уставившись на меня. Я хотела бы суметь описать его вам с высоты той, кем я была, когда открыла ему, чтобы он предстал перед вами таким, каким увидела его я в тот день, впервые. Чтобы вы могли представить себе его элегантность без возраста, почти допотопную, его поджарое тело, его манеру держать ладони ровненько плашмя на тщательно отглаженных темно-синих брюках, его тонкие пальцы с такими безупречными ногтями, что тут явно не обошлось без маникюра, взлохмаченные черные волосы, идеально прямой нос, высокие скулы, длинные ресницы. Его взгляд неподвижен. Устремлен на меня. И сам он не двигается, такой невозмутимый. Ни жеста. Ни даже движения ресниц. Он похож на уличных артистов, изображающих статуи. Я невольно рассматриваю его и нахожу красивым. Да, в те минуты я находила его красивым, теперь я это вспоминаю. Потом больше никогда. Потом слишком много места в моей голове занял страх, чтобы в ней уместилась еще и эта мысль. Конец совещания, отсоединение. И тогда, наверно, чтобы оправиться от треволнений, выиграть время, успокоиться, чем-то занять руки и территорию, я предлагаю ему кофе, и он с удовольствием соглашается. Он так и говорит, с удовольствием, и я немного теряюсь. Он усаживается за стол в кухне, пока я достаю чашки и включаю кофе-машину. Мне хочется, чтобы он как можно скорее назвал причину своего прихода, но он явно никуда не торопится. Я в изумлении слушаю, как он комментирует обустройство квартиры, очень в его вкусе. Открытая кухня, даже такая маленькая, ему нравится. Очень нравится светлое дерево кухонного стола и старинная плитка, от которой он в восторге. Это настоящая, правда? Он в курсе, что сейчас можно найти повсюду и недорого копии, удобные в обращении, плитами, в «Кастораме» и «Леруа Мерлен», кстати, неплохие, но все же не такие красивые. О, а кофе превосходный. Я говорю спасибо. Еще немного, и я найду его просто очаровашкой. Глупо, это наверняка его цель: я расслабилась. Если он так вежлив и так оттягивает момент объяснения, что, собственно, его привело, это, должно быть, значит, что беспокоиться особо не о чем. Я все-таки собираюсь с духом и спрашиваю о причине его визита. Проходит несколько секунд. Он медлит с ответом, и я, конечно, нервничаю. Я шарик, он игрок. Очень многое разыгрывается сейчас в этой короткой паузе, в этом молчании между нами, которое он тянет достаточно долго, чтобы заставить меня поверить, что он колеблется. Сегодня я невольно думаю, что в этот момент он забавлялся, что эта пауза позволила ему утвердиться в своем всемогуществе, дать мне понять, что он и только он ведет в танце. Но я наверняка экстраполирую. Это всегда риск, когда рассказываешь историю, зная конец. Он допивает кофе, ставит чашку и объясняет мне с улыбкой, с которой, кажется, никогда не расстается, что все именно так: это действительно просто визит. Визит вежливости. Это слово, упавшее между нами на кухонный стол и скользнувшее ко мне, как битка в игре в классики, кажется мне неуместным комплиментом. Неуместным и опасным. Словарь, вернее, сайт Larousse.fr, который мне пришло в голову посмотреть после всех этих лет, так определяет вежливость:

1. Поведение, отмеченное утонченной учтивостью, с примесью изысканности и великодушия; соблюдение приличий.

2. Ключевое понятие средневековой культуры, выработанное при дворах вельмож и основанное на теории и практике утонченных отношений между мужчиной и женщиной.

Что ж, все именно так, эта сцена, как минимум сюрреалистическая, вычеркивает обе клеточки. Мужчина выказывает себя любезным, учтивым, изысканным. Просто прелесть. И вот это-то меня и пугает. Его вежливость повергает в ужас. Теперь, когда я с усилием стараюсь припомнить с максимально возможной точностью, как все произошло, я понимаю, что его любезность кажется мне неуместной, она заставляет меня деревенеть, и я не решаюсь спросить, не Трагик ли его послала. Александр будет сердиться, он не поймет, найдет попросту несуразным, что я не задала ему вопроса. Я же – нет. Как бы то ни было, кто же еще, а, если не она? Кажется, мы говорили потом о погоде, об этой осени, больше похожей на лето, об аномально высоких температурах для этого времени года. Я не помню. Разговор течет сам собой. Меня здесь нет. Я включила авиарежим. Мои мысли витают в ожидании продолжения, которого я боюсь и которое следует довольно быстро. Из всех фраз, что он мог произнести, мне запомнилась только одна, и теперь, спустя три года, я понимаю, что все другие, которых я не слушала, наверняка были лишь для поддержания разговора в ожидании подходящего момента, чтобы ее сформулировать. Я вижу его, как будто это было вчера. Это и есть вчера. Он смотрит на часы, улыбается и говорит: Дети уже скоро будут. Я не слышу вопросительного знака в его голосе. Это не вопрос. Он знает, что Лу и Габриэль сейчас придут, что они будут с минуты на минуту и явятся вместе. Очевидность взрывается вместе с моей головой. Он не случайно пришел в четверг после обеда. Нет. Он ЗНАЕТ. Знает, что это единственный день недели, когда дети одновременно выходят из школы, единственный день недели, когда я не приглашаю няню, потому что Лу возвращается на метро с братом. Но откуда, черт возьми, он это знает? Об этом я тоже не смею его спросить. Он наверняка раздобыл расписание детей, ничего особо сложного. Трагик, знающей название их требовательного учебного заведения, надо было всего лишь сделать два звонка, один директрисе начальной школы, другой директору коллежа, а может быть, и одного хватило. Топот на лестнице. А вот и они, радуется он с бесцветным смешком, высокие нотки которого леденят мне кровь. Я вскакиваю, кидаюсь к двери. Скорее! Скорее открыть, пока не зазвенели ключи, скорее нацепить улыбку на лицо, скорее перевести дыхание, притвориться, что все нормально и заставить себя заговорить веселым голосом. Липкие поцелуи, руки хомутиком, Привет, милые, как прошел день? Куртки, маски, рюкзак и ранец с блестками сброшены вперемешку на пол, от которого отскакивает: Кто там? Это спрашивает Лу. У меня, наверно, озадаченный вид, брови домиком, и Габриэль показывает пальцем на мартенсы, ровненько стоящие под батареей. Какие стильные! Рад, что мои ботинки тебе нравятся. Я не успеваю ни ответить, ни вспомнить, что так и не знаю его имени, а он уже в коридоре. Здравствуй, Лу, здравствуй, Габриэль, бросает он с такой естественностью, что я теряюсь. Наверняка репетировал. Да,