Даниэль Виктор - Седьмой выстрел Страница 15

Поэтому я выбросил его из головы и вернулся к своим размышлениям. Составив список из четырёх вышеупомянутых имён, я поставил плюсики напротив фамилий Фреверта и Бьюкенена, чтобы зафиксировать свои неясные подозрения. Напротив миссис Фреверт и Бевериджа я вывел минусы, затем напротив всех четырёх имён нарисовал знак вопроса, который, на мой взгляд, лучше всего отражал мои размышления насчёт их виновности. Я мог бы добавить и имя Херста, однако он казался столь далёк от этого дела, что упоминать его вовсе не было смысла. Зачем человеку его положения могло понадобиться убирать с дороги Филлипса? С другой стороны, он нанял Бьюкенена, который этого как раз хотел.

Я должен был помнить и о том, что Холмс интересовался не только преступными мотивами. Он желал знать, что представляла собой жертва и какие отношения связывали её с окружающими людьми. Холмс говаривал, что я отлично умею собирать подобные сведения. В тех редких случаях, когда я удостаивался его похвалы, он отмечал именно мою способность отбирать информацию и выделять самое важное. Холмс, правда, обвинял меня в том, что я смотрю, но не вижу, однако происходило это потому, что он требовал не изучать без него место преступления и показания фактических свидетелей. Я всегда уступал, хотя отнюдь не всегда с ним соглашался в душе. Но то был наш метод работы, и я решил и дальше заниматься тем, что американская полиция называет «работать ногами».

Я дал знак Роллинзу, что готов вернуться в отель, аккуратно опустил записную книжку в карман и дважды оглядел землю под своим сиденьем, чтобы убедиться, что из моего пиджака ничего не выпало. Я почти позабыл о загадочном незнакомце, а когда взглянул на соседнюю скамейку, его и след простыл.

Описывая подвиги Шерлока Холмса, я нередко (в том числе и на этих страницах) прибегал к метафоре, чтобы подчеркнуть сходство детектива, расследующего дело, с хищником, рыщущим в поисках добычи. Общность сыщика и охотника заключается.

в хладнокровии, ловкости, настойчивости и уме. Я всегда считал нас с Холмсом охотниками. В конце концов, разве не мы избавили мир от свирепого пса с Гримпенской трясины, дикаря с Андаманских островов с его отравленными шипами и смертельно опасной болотной гадюки, выдрессированной безумным врачом? Такие искусы судьбы были частью нашей работы, однако мы стремились не к драматическому противоборству, но к профессиональной ответственности. По сути, в тот субботний день в Сагамор-Хилл я осознал, что до встречи с Теодором Рузвельтом никогда по-настоящему не испытывал охотничьего азарта. Наши с Холмсом воспоминания воплотились в нескольких небольших сувенирах и огромном числе опубликованных историй об охотничьих экспедициях в дебри преступного мира, но значимых трофеев у нас не было. В Северной комнате президентского дома, в окружении ветвистых оленьих рогов, бизоньих голов и тигриных шкур с оскаленными пастями, я понял, что сидевший передо мной человек с неожиданно визгливым голосом выследил и убил всех этих зверей единственно из собственной прихоти, и при этой мысли, должен признаться, меня охватил благоговейный страх. Хрониста вроде меня, старательно избегающего опасностей, нельзя и сравнивать с этим суровым охотником, который существует ради приключений. Он поприветствовал нас; из-за моржовых усов, золотого пенсне на носу и стиснутых, хотя и обнажённых в улыбке зубов голос его звучал пронзительно, но это нисколько не портило образ Ubermensch [22], коим он и являлся. Беверидж предупредил меня о грубоватых манерах президента, но добавил, что Рузвельту нравится старательно увековечивать свой портрет.

— Рузвельт неплохой малый, не робейте его, — наставлял меня Беверидж в поезде по дороге в Ойстер-Бэй. — Он говорил мне, что с нетерпением ждёт встречи с вами, хотя и занят. Знаете, в прошлом месяце он объявил, что снова хочет стать президентом, и теперь добивается выдвижения от республиканцев. Будет непросто, но если кому-то это и по зубам, то только ему.

Но чем усерднее Беверидж старался из добрых побуждений представить Рузвельта обычным человеком, тем больше мне было не по себе; и столкнувшись наконец с этим человеком, я осознал, что попытка «не робеть» потребует от меня большого мужества.

За несколько часов до этого Роллинз доставил нас с Бевериджем к причалу в конце Тридцать четвёртой улицы. Мы переправились на пароме через Ист-Ривер и пересели на поезд, отправлявшийся с железнодорожной станции на Лонг-Айленде в Ойстер-Бэй. Отсюда до дома Рузвельта было всего три мили, и мы наняли фургон, доставивший нас на вершину холма. Был промозглый мартовский день, холодный ветер с залива продувал нас насквозь. Сначала дорога шла берегом, мы проезжали мимо величественных зданий, многие из которых были украшены белыми колоннами, обычно ассоциирующимися с плантациями Юга, и я должен был напомнить себе, что мы находимся в другой части страны, а Беверидж тем временем указал на дом, где, по преданию, останавливался сам Джордж Вашингтон.

За старинным кладбищем начинался медленный, тряский подъём в гору, дорога петляла туда-сюда, словно тропа, проложенная между скал. Внизу простирались темнеющие выгоны и голые деревья, за ними — солончаковые болота, залив Ойстер-Бэй и пролив Лонг-Айленд. Я сидел, вцепившись в свой котелок, а Беверидж смеялся.

— Это ещё что! Теперь дорога стала ровнее, — заметил он. — Твёрдое покрытие появилось только в прошлом году. Когда Рузвельт был моложе, знаете ли, он обычно преодолевал подъём на велосипеде.

История про велосипед была лишь одним из эпизодов героической саги, но она ещё сильнее укрепила меня в мысли, что нам необходимо навестить живую легенду. Я и вообразить не смел, чтобы такая личность может быть хотя бы косвенно связана с убийством. С другой стороны, Холмс держал на подозрении каждого, пока не находил истинного преступника; но, думаю, даже у него не хватило бы смелости подозревать бывшего президента США в заговоре против Филлипса.

Достигнув вершины холма, фургон повернул влево на прямую дорогу, в конце которой, примерно в сотне ярдов от нас, высился викторианский особняк из дерева и кирпича.

— Сагамор-Хилл, — объявил Беверидж, кивком указав на дом. — Рузвельт выстроил его около двадцати пяти лет назад. Это был его летний Белый дом. Он и сейчас неплохо смотрится.

Да, дом смотрелся неплохо. Треугольные фронтоны, высокие печные трубы над крышей, крытой жёлтой кровельной дранкой, розовая обшивка стен — всё это покоилось на надёжном кирпичном основании. Но Сагамор-Хилл был не просто загородным особняком Рузвельта. Летняя резиденция включала в себя ещё и восемь акров лесов, полей и садов, окружающих здание и выходящих к заливу. Об этом наверняка уже говорилось, но человек, прежде не видевший поместья, именно так должен был представлять себе усадьбу «лихого всадника» [23]. Но вид этой представительной усадьбы также говорил о том, что её владелец уже не тот ковбой, каким мы его воображали у себя в Англии.

Когда фургон проехал под крытыми воротами, мы вышли. Горничная встретила нас у двери и проводила через обшитый дубовыми панелями вестибюль в Северную комнату, где нас, подбоченясь, ожидал Рузвельт, одетый в тёмно-синий шерстяной костюм и жилет, обтягивавший его полное брюшко. Вопреки совету Бевериджа, моё сердце забилось сильнее. Не каждый день приходится беседовать с бывшим президентом США, особенно тем, чья мужественность в любых обстоятельствах вызывала зависть у мужчин и восторг у женщин. К моему изумлению, Рузвельт сразу принялся уверять меня, что обожает истории о Шерлоке Холмсе, и я тут же почувствовал себя намного уютнее.

— Первоклассные рассказы, доктор Уотсон. Браво! — сказал он, ударив раскрытой ладонью по кулаку другой руки. — Я ни одного не пропустил. Жаль, что Холмс не приехал с вами. Хотел бы я обсудить с ним кое-какие давние дела. Я ведь был комиссаром нью-йоркской полиции [24]. Вы с Холмсом делали ту же работу, что и я, — в качестве любителей, так сказать.

Я никогда не мог уяснить, почему полицейские чиновники обязательно изрекают что-либо подобное, как только речь заходит об их конкурентах, и, слыша от Рузвельта те же измышления, которые мы обычно выслушивали от инспектора Лестрейда (до того, как он ушёл из Скотленд-Ярда после сорока лет усердной службы), легко мог забыть, кто со мной беседует.

— Я говорил доктору Уотсону, — стал ходатайствовать за меня Беверидж, — что вы могли бы раскрыть ему некоторые подробности касательно Филлипса и Сената.

— Конечно, Бев, конечно. Хотя никак в толк не возьму, с чего вам вздумалось мутить воду. Полиция закрыла дело. Понятно, некоторых хлебом не корми — дай попенять полицейским на ошибки, но те нью-йоркские ребята мне знакомы, и уверяю вас: они ничего не упустили.