Современный зарубежный детектив-9. Компиляция. Книги 1-20 - Роберт Уилсон Страница 115

и без того состояние невесомости. Моя мастерская с лепечущим (но никогда не орущим) Хавьером просто рай земной. Я тут недавно даже сам себя испугал: как-то поздно вечером, когда я занес перо над этим дневником, голос внутри меня вдруг произнес: «Ты счастлив». Я задумался, и тотчас умиротворенность была сметена тревожными мыслями. От М. по-прежнему ни слуху ни духу. Узкие переулки медины словно наполнены парами бензина — достаточно искры, и все взлетит в воздух. Аборигены предвкушают независимость. Они стоят на ее пороге и уверены, что теперь будут так же свободны и богаты, как иммигранты. Процесс затягивается, и в народе растут гнев и разочарование.

18 августа 1956 года, Танжер

В медине беспорядки, выплескивающиеся в Гран-Соко. Европейцы и американцы не отваживаются выходить из дому. Окна выбиты, лавки разграблены. Женщины по ночам улюлюкают, пугая европейцев этими животными, таящими скрытую угрозу звуками, похожими на хохот гиен или течных лисиц. Утром на улицы высыпают мужчины и мальчики, распевающие «Istiqlal» (гимн независимости) и салютующие тремя пальцами (Аллах, султан, Марокко). Портреты Мухаммеда V покачиваются над мирной толпой, а потом обстановка опять ухудшается. Я сижу дома. П. нервничает, особенно по ночам, и теплое молоко уже не оказывает на нее успокаивающего действия. Теперь служанка-берберка пропускает теплое молоко через толченый миндаль, что налаживает пищеварение и умеряет тревогу. Здорово действует. Эти люди знают то, что мы давно забыли.

26 октября 1956 года, Танжер

Свершилось. Статус Танжера аннулирован. Международному правлению пришел конец, но в нашей деловой Утопии будут действовать существующие финансовые, валютные, экономические и коммерческие порядки до тех пор, пока султан не выступит с собственными предложениями. Деловые знакомые Р. уверяют, что разительных изменений не предвидится. Насколько же все-таки деньги сильнее даже национальной гордости и исламского рвения (хотя власти и запретили продажу спиртного в радиусе пятидесяти метров от мечети, так что все мои любимые забегаловки закрылись). У Р. и в мыслях нет уехать. Я по-прежнему вижу его в «Кафе де Пари», но теперь он окружен мужчинами в джелабах, в фесках и в очках в толстой оправе.

26 октября 1956 года, Танжер

Теперь я знаю, почему М. так глухо молчала. Один американский писатель (в наши дни каждый второй — писатель), похваляющийся своей дружбой с де Кунингом, встретил М. на обеде в Нью-Йорке. М. была со своим новым мужем, шестидесятидевятилетним филантропом и коллекционером Мильтоном Гарднером. Эта новость ошеломила меня, превратив в истукана с глупо хлопающими глазами. Я, естественно, почувствовал себя обманутым, но потом я спросил себя: а на что, собственно, я рассчитывал? Ведь я же не собираюсь бросать П.

25 июня 1951 года, Танжер

Три дня назад приехала М. со своим новым мужем, чье полное имя — Мильтон Роршах Гарднер IV. Мы встретились на приеме в отеле «Эль Минзах». Я возрадовался и при первой же возможности попытался увести М. наверх, в один из свободных номеров, но она быстро поставила меня на место. Она познакомила меня с М.Г., оказавшимся не трясущимся старым дурнем, а высоким, внушительным и интересным мужчиной. Он ходит с тростью, а одно его колено при сгибании издает металлический щелчок. Они попросили разрешения зайти ко мне в мастерскую.

И они пришли на следующий день как раз в то время, когда я толковал свои новые «фигурные пейзажи» Хавьеру, которого теперь приходится держать в деревянном манеже. Печально, что эти композиции из сложно переплетенных человеческих тел вроде бы подразумевают некую чудесную взаимосвязь между людьми, в которую я, в общем-то, не верю. Едва увидев Хавьера, М. тотчас подхватила его на руки и унесла на балкон. Это взаимная страсть с первого взгляда. Разговаривая, мы с М.Г. то и дело косились на эту парочку, словно брошенные посреди зала партнеры на слившихся в танце влюбленных.

М.Г. очень понравились мои новые работы, но он видел рисунок П. в коллекции Б.Х. Он спросил меня, не превратил ли я этот эскиз в картину, и добавил: «Если хотите знать, это ваше будущее».

М. рассказала мне, что «старые» деньги М.Г. заработал на сталелитейном производстве, а «новые» — на фьючерсных рынках. Оказывается, на этих рынках делают ставку на будущую цену какого-нибудь продукта вроде пшеницы, сахара или даже свиных потрохов (с моей точки зрения, на работу это мало похоже). В свете такого открытия я вдруг осознал, до чего ограничен мой мирок. Ослепленный талантом, я считал искусство чем-то важным, но теперь понимаю, что пишу свои картины на потребу маленькой группке богатых людей, которые сколачивают состояния, вкладывая деньги в ветчину. Это своего рода прозрение, возможно несколько извращенное, поскольку теперь я смотрю на себя как на одну из фьючерсных спекуляций М.Г. Он разглядывает мои «свиные потроха» и размышляет, стоят ли они вложения денег. Я сказал М., что ему следовало бы купить «Освежеванную тушу» Хаима Сутина, но она не нашла в моей шутке ничего смешного, хотя, мне кажется, сам этот старый литовский еврей непременно посмеялся бы. Если вдуматься, даже пейзажи Хаима Сутина — какая-то нагроможденная требуха. Я поделился этим наблюдением с М.Г., и он сказал: «О да, ап-псолютная тшепуха!», каковая шутка пропала, потому что ему пришлось мне ее объяснять.

3 сентября 1957 года, Танжер

Р. очень доволен королевской хартией Мухаммеда V, вступившей в силу несколько дней назад. Финансовый рынок по-прежнему бесконтролен, экспорт и импорт не ограничены. Деловые круги в эйфории. Я в черной тоске. М. и М.Г. уехали. Они купили один из моих «фигуражей», так что не все плохо. Я подарил М. маленькую (премаленькую) картину, на которой изображены подвешенные в холодильной камере бычьи туши. Среди них я нарисовал себя: так же освежеванного и выпотрошенного, висящего вниз головой на крюке, продетом сквозь ахиллесово сухожилие. М. упрекнула меня в цинизме, но взяла ее со словами: «Потому что я знаю, что в один прекрасный день ты прославишься». Я назвал эту картину «На фьючерсном базаре искусства». Теперь мне неприятна моя глупая шутка, потому что я прикоснулся к ужасной правде. Я работаю не в священном мире. Я — на рынке. Вроде бы стремясь к какой-то высшей правде, мы все увязли в грязи коммерции.

Повинуясь порыву, я бросился домой и вытащил рисунки П. (я держу их не в мастерской, иначе бы целыми днями изумленно на них таращился). Я переходил от одного рисунка к другому, будто производя смотр войскам, пока не заметил, что П. тоже находится в комнате. Я сказал ей, что размышляю над тем, как