Искатель, 1999 №12 - Станислав Сергеевич Зотов Страница 10

нудное сидело в нем и тягость эта не уходила, томила его. Вспоминался ему отец Арсений из Новгорода, вспоминались слова его, что будет он с ним во все дни пути до Пскова. И верно ведь — хоть и помер Арсений, а ведь царь его не забывал, мысленно каждодневно спорил с ним, убеждал сам себя в своей правоте, а убедить до конца не мог. Тогда звал он умного немца Штадена, и тот быстро и складно разъяснял царю все его недоразумения, как по полочкам все раскладывал, действуя неотразимой своей логикой — и, глядишь, царю действительно становилось легче, он вновь обретал уверенность в себе и своих действиях и вновь появлялась у него решимость доделать великое дело казни изменных русских людей до конца.

Опричники надвигались на Псков тремя неудержимыми потоками. Но все потоки эти сливались у Гремячей башни — восточных ворот Пскова. Опричную рать возглавлял особый отряд из шестисот наиболее преданных царю слуг. Это был монашеский орден, где сам царь был игуменом, а князь Вяземский келарем, Малюта же был звонарем, и иные прочие опричники все имели монашеские чины. С раннего утра эта братия прилежно молилась, а после принималась за свое кровавое дело. День обычно заканчивался жуткой попойкой, на которой царь раздавал награды любимцам своим и наиболее отличившимся в деле палаческом, а которым из опричников подносилась из рук царя и смертная чаша. Все принимали это безропотно, все в этом товариществе были повязаны кровью несмываемой.

Этот передовой отряд карателей, где находился и сам царь, возглавлял его вернейший человек, начальник его личной охраны, родственник второй жены его, черкешенки Марии — князь Михаил Темрюкович Черкасский. Человек беспощадный, с душой темной и холодной. Истинный сын Кавказа, он служил царю как его преданнейший мюрид и внушал ужас всему царскому окружению, и даже Малюта (Малюта!) и тот терялся перед ним. Сам Малюта Скуратов-Бельский, как правая рука царя, возглавлял правый отряд. Внешне он был полной противоположностью суровому кавказцу. Из-под монашеского черного охабня выглядывала рыжая борода. Сам он был толстоват, мясист, тяжеловесен. Круглое лицо его было покрыто рябью, взгляд был мутен и плутоват. Недобрая усмешечка не покидала его лица. Умел Малюта так терзать врагов царя, такие придумывать им немыслимые пытки, так неутомимо многочасно мучить людей, что заслужил тем у царя глубокое уважение и даже почтение некое к его скромной персоне.

Отряд левой руки опричников вел другой, но не менее знаменитый палач — Василий Грязной. Василий во многом походил на Малюту, но был, пожалуй, дурнее его, непонятливей и потому заменить совсем его перед ликом царя не мог. Однако силищей обладал он несусветной. И любо было смотреть государю, как одним взмахом перерубал Грязной человека от плеча до паха. Как мгновенно обращал он гордого своевольца да царева ослушника в куски кровавого мяса. Был у Грязного брат — Григорий, и тот в этом деле был очень сноровист, ходил в первых государевых палачах.

Такое-то войско надвигалось на Псков утром 20 февраля 1570 года. Не оттого ли и звонил Псков всеми своими колоколами, стонал и плакал всю ночь.

Жидкая зимняя заря уже начинала разливаться по студеному северному небу, когда Иван узрел воочию суровые тяжеловесные очертания неприступных псковских стен и башен. Сложенные из циклопических глыб дикого белого камня, эти стены могли выдержать любую осаду. Башни псковской крепости даже на первый взгляд ужасали любого супротивника своей чудовищной тягостной силой. Крытые железными шатрами с узкими бойницами зубчатого верха, с особыми стрельницами подошвенного боя, окруженные рвами, они словно кричали непрошеному гостю:

«Не подходи! Задавим!» — И враги внимали этим сугубым угрозам и стороной обходили русскую твердыню.

Но на сей раз безвольно и бессильно открыл Псков свои железные ворота у Гремячей башни, опустил подъемные мосты у речки Псковы, с незапамятных времен гремевшей здесь на каменистом пороге, и вышли псковские жители во главе с наместником своим боярином Юрием Токмаковым встречь грозному царю просить у него милости для себя и своего города. Духовенство псковское стояло с крестами, с хоругвями, с иконами в драгоценных окладах, а начальники градские вынесли царю хлеб-соль на серебряном блюде. Потому узревшей это царь, оторопевший вначале от вида грозных псковских твердынь, усмехнулся довольно в седоватую бороду, мигнул своим верным слугам и подъехал подбочась на кровном своем иноходце к коленопреклоненным псковским боярам. Наместник в дорогой бобровой шубе с длинными рукавами, свисавшими почти до земли, держал в руках, просунутых сквозь особые разрезы под рукавами шубы, серебряное блюдо с пышным караваем, только что испеченным и еще парившим на легком утреннем морозце. Каравай украшала чудная золотая солонка, выполненная в виде царской короны и с крестом на крышке. Вид этой солонки испортил настроение царя, направил мысли его в сторону гнева и раздражения.

— Ты что это, наместник, — с ехидцей в голосе спросил государь, перегнувшись с луки седла и близко всматриваясь в лицо Токмакова, — никак спутал меня с польским крулем али ливонским магистром, что подносишь мне латинскую корону… А! — вдруг завопил он не своим голосом. — Собака, изменник, пес, пес! — Он выхватил плеть и начал хлестать боярина, стоявшего простоволосо, без шапки и потому ничем не защищенного от ударов тяжелой витой плети. Кровь текла уже по рассеченному лбу городского головы, но он все также продолжал стоять и держать серебряное блюдо с хлебом. Царь еще больше рассвирепел и, вырвав ногу из золотого стремени, ткнул острым носком сапога в висок наместнику. Токмаков упал не охнув под ноги царского коня. Хлеб повалился на снег, и соль из золотой солонки рассыпалась по утоптанному насту.

И это вдруг отрезвило царя! Все же он был русский человек, а нет страшней приметы для русского человека, чем просыпанная соль, и нет позорней, чем хлеб, брошенный в грязь. Отродясь такого не терпели на Руси. Царь чуть опомнился и не приказал слугам своим добить наместника, а только махнул рукой, — ладно… погодь! Токмаков остался лежать на снегу, опричники объезжали его стороной, кони их шли вслед царскому коню, а между ними валялся весь грязный уже, вдавленный в снег псковский хлеб.

И тут некая бесстрашная рука в рваном рукаве холщовой рубахи сунулась между конских ног и вытащила все, что осталось от пышного праздничного каравая.

Царь во главе огромного своего войска медленно продвигался по Запсковью. Запсковье — бедная псковская сторона. Не далее как полвека до того была взята она в черту стен Окольного города. Тогда, в 1524 году, была возведена неприступная Гремячая башня. Царское войско вливалось в