Сергей Дышев - Рубеж (Сборник) Страница 29

Накануне вылета в командировку он допоздна задержался в своем кабинете. Как говорится, на огонек заглянула Татьяна Палацкая, художница редакции. Она только-только закончила портрет Валеры, который выполнила маслом. В тот день, 6 октября, по номеру дежурил начальник отдела культуры и быта майор Сергей Морозов.

– Как всегда, что-то не ладилось, не клеилось, – рассказывал он. – И газета в результате задержалась. Около десяти вечера номер, наконец, был подписан, и я собрался уходить.

Из-под двери кабинета Глезденева заметил свет. Я приоткрыл дверь. Валерка сидел за огромным, старого образца столом, перебирал какие-то бумаги. Рядом стояла бутылка сухого вина. Татьяна-художница сидела на диване и подшивала подворотничок на его полевую форму. Меня это обстоятельство тогда удивило, хотя я и догадывался о дружественных отношениях между ними. Татьяна боготворила Валеру. А он, по всей видимости, относился к ней скорее благосклонно.

«Хочешь?» – спросил меня Валера, кивая на бутылку. И налил стакан. Мы выпили втроем «за дорожку».

Разговор не клеился. Чувствовалось, что в кабинете я лишний. Говорили о том о сем, об Афгане ни слова. Но запомнилось, как Валера вдруг сказал: «Старик, знал бы ты, как не хочется ехать!» Я подивился, потому что хорошо знал, как он всегда стремился «за речку».

«Дела дома?»

«Да нет, просто не хочется…»

Мы перекурили, и я ушел.

Только потом вспомнились те слова: «не хочется ехать». Вид у него тогда был далеко не бравый. Он сидел за своим огромным столом как-то сгорбившись, будто нездоровилось ему. Когда он наливал из бутылки в стакан, я заметил, как подрагивала его рука…

В тот раз в командировку в Афганистан направлялась целая бригада: майор Глезденев, ставший к тому времени начальником отдела боевой подготовки, начальник отдела комсомольской жизни старший лейтенант Федор Маспанов и литсотрудница Лариса Кудрявцева. Впервые от редакции в Афганистан направлялась женщина.

Накануне в ночь перед вылетом засиделись у Глезденевых. Был Маспанов, гостил знакомый артист из Алма-Аты. Он пел русские песни, романсы; Валера слушал его, не подпевал, как обычно, а по лицу его текли слезы.

По прилете в Кабул, естественно, сразу пошли в десантную дивизию. О дальнейшем рассказал мой однокурсник по училищу Валерий Пинчук, в ту пору редактор десантной газеты.

«Следы пребывания Глезденева в Афганистане я впервые увидел в своей новой редакции. Только осмотрелся на новом месте, оглядел стены, в которых мне предстояло жить и работать два года, – и тут заметил стенд. На нем были вывешены публикации, в том числе и Валерия Глезденева, как сейчас помню, "Хлеб десантника" и "Дорога – артерия жизни". Я их прочитал, они мне понравились. После училища я долго его не видел и не представлял, какой он теперь… И вот однажды, было это 7 октября, воскресенье. День Конституции, приехала целая команда: Глезденев, Федор Маспанов и Лариса Кудрявцева. У меня была музыка, мы накрыли неплохой по афганским меркам стол, сели у меня в кабинете. Они выставили водку, которую с собой привезли. Сидим, пьем, празднуем. А потом смотрю, Валерка куда-то пропал. Я обыскался вокруг, солдат спрашиваю, те говорят, не видели. Случайно открываю дверь фотолаборатории, а он там сидит, устроился в немыслимом скрюченном положении – и спит. Устал человек, дорога измотала, к тому же долго держали на пересылке. Разбудил его, отвел в комнату, и он завалился спать.

Утром просыпаюсь – Валеры нет. Елки-палки! Скандал. Начальник политотдела меня вызывает:

– Где корреспондент?

– У него много друзей в «полтиннике», наверное, пошел туда.

– Иди ищи, чтоб не пропал никуда.

Я отправился искать. Позже он сам объявился: посиневший, замерзший. Оказалось, ночью с разведротой он ушел на засаду. А в горах холодно. Валерка, видно, плохо оделся и, бедолага, промерз на камнях до костей.

Начпо возмутился:

– Это же запрещено. Посторонние на боевых!

– Вы просто Глезденева не знаете, – отвечаю ему. – У него всюду друзья, и все гарантируют, что все будет нормально.

Потом Валера рассказывал, как они пару «душков» взяли. В общем, ничего особенного. Насколько я помню, у него была конкретная задача вылететь в Шинданд. Но то ли бортов попутных не было, то ли с погодой что-то случилось – вылет сорвался.

На следующий день с раннего утра он сел за стол у окна, что-то наспех набросал в свой блокнот, потом начал звонить в комендатуру аэропорта. Позывной у них был – Флюсный. Ему оттуда отвечают: «Борта нет, только на следующий день». А он на своем стоит: «Я все-таки полечу». Пытаюсь его отговорить, не торопиться, отложить на завтрашний день, а сегодня заранее договориться… В Шинданд как раз был всего один борт в день. Но Валера просто места себе не находил, ждать еще сутки для него было просто невыносимо.

– Мне любым способом нужно улететь, – повторял он одно и то же.

Я понял, что у него много работы, он засиделся, поэтому так ему было невтерпеж. Надумал идти прямо на аэродром, решать проблему на месте, попросил проводить его. Вместе дошли до КПП и там распрощались. В руках у него был кожаный портфельчик, где находилось все дорожное. Он зашагал к аэродрому.

А вечером мне позвонил начальник политотдела. Как сейчас помню, за окном было темно, завывал холодный ветер, и на душе было неспокойно, тоскливо как-то и муторно. К тому же и с электростанцией что-то случилось, свет погас, и я сидел в темноте.

– Ты знаешь, что корреспондент погиб? – раздался в трубке голос.

– Какой корреспондент?! – опешил я. Трое приехало, а про Глезденева как-то сразу и не подумал. Маспанов, я знал, был поблизости, в штабе армии остался, Лариса тоже здесь была.

– Я не помню фамилии, назови!.. – нетерпеливо потребовал начальник.

– Маспанов?

– Нет!

– Глезденев?

– Да… он.

И я сел.

Пришел кто-то из офицеров, у меня мысли вразброд, плохо соображаю. «Ребята, Глезденев погиб… Может, неточная информация?» Бегу к начпо, он сам толком ничего не знает, говорит, что позвонили и сообщили вот такую весть.

На следующий день из штаба приехал Маспанов. Он уже знал о случившемся…»

Что двигало Глезденевым, когда он неожиданно принял решение уйти в «ночное» с разведчиками, почему так рвался на боевые вылеты, сопряженные с весьма реальным шансом не вернуться живым? Ведь получил свой орден, подрывался на мине – судьба предостерегла его; был ведь и серьезный, откровенный разговор с редактором на этот счет. В конце концов, и журналистских впечатлений было более чем достаточно. А может, он жаждал личного реванша, для самого себя – за ту минутную слабость, страх перед вылетом в командировку, а может – в который раз! – испытывал себя? Кровавая бездна Афганистана неудержимо манила его, как жестокий рок.

Трагическое происшествие расследовал пропагандист авиаполка. По первоначальной версии, которая была отражена в донесении, вертолет «Ми-8» МТ (командир вертолета капитан Лебедев В.М., летчик-штурман старший лейтенант Ермохин В.А., бортовой техник прапорщик Доманский А.А.) после взлета на высоту 800-1000 метров был обстрелян душманами, в результате чего потерял управление. Лебедев и Ермохин выпрыгнули с парашютами. Душманы открыли огонь по выпрыгнувшим. Ермохина ранили в ногу. Двое – борттехник прапорщик Доманский А.А. и начальник отдела газеты «Фрунзевец» майор Глезденев В.В., который был на борту, выпрыгнуть не успели (или не смогли) из-за недостатка высоты. Вертолет столкнулся с землей и сгорел.

Но расследование выявило не все. Известно, что в Афганистане аппараты, как называли вертолеты, эксплуатировались беспощадно. Они быстро изнашивались в трудных условиях горно– пустынной местности, порой выходили из строя прямо в полете. Бывало, что отдельные случаи летных ЧП списывали на боевые потери. В случившейся катастрофе «Ми-8» МТ основной ее причиной называют разбалансировку двигателя. Очевидцы рассказывали, что якобы вертолет шел некоторое время по прямой, пока не врезался в склон горы и через какое-то время загорелся. Погибших потом нашли. Обгоревший труп Глезденева и рядом с вертолетом – разбившийся борттехник. На теле журналиста обнаружили сгоревший парашют, точнее, лямки от него. Кто знает, почему не выпрыгнул: не успел ли, была ли малая высота… Никто теперь не расскажет, не поведает о тех последних мгновениях, когда летчики выпрыгнули с парашютами и вертолет какое-то время продолжал неуправляемый полет. …Они глянули друг на друга, и каждый прочитал ужас в лице другого. За что судьба поставила их перед столь жутким выбором – в последний раз хотела испытать?

– Надевай парашют! – прапорщик кричит, сует сумку, Глезденев отказывается.

Борттехник не слушает, бросается в кабину. Как ничтожно малы эти мгновения! Десятки, сотни раз он видел, как командир поднимал в воздух вертолет, закладывал его в крутой вираж и машина, любовно ухоженная его, техника, руками, покорно слушалась. А теперь – теперь она взбунтовалась. И прапорщик впервые в своей жизни должен сделать немыслимое: посадить на землю пораженную смертельным недугом машину. Он схватил, сжал ручку шаг-газа. Цена попытке – жизнь. А земля падала, неудержимо неслась на них, за стеклом в стремительной дикой пляске кривились, вертелись черные горы, слепящее небо – афганское, чужое небо… И все казалось до жути нереальным, происходящим не с ними, с кем-то чужим…