Непримиримый - Валерий Павлович Киселев Страница 25

Следующей осуждённой прокурор посоветовал, как увидит гусей, переходить на другую сторону улицы.

Вошла симпатичная черноглазая женщина, даже под фуфайкой угадывается стройная фигурка.

– Двое детей от разных мужей. Разведена, – зачитал прокурор из бумаг на столе. – Помогла украсть. Из ларька.

– Много? – спросил Потёмкин.

– Порядочно.

– По тебе, наверное, ребята сохли, а ты в тюрьму попала, – с укором сказал ей прокурор.

Ещё одна девушка. Срок – два года.

– Обвес. На рынке, – ответила она на вопрос, за что сидит.

– У вас же семь нарушений режима – как из рога изобилия, – сказал прокурор. – По закону не можем вас амнистировать как злостную нарушительницу.

В глазах девушки блеснули слёзы. Прикусила губу, чтобы не разреветься.

Ещё одна с двумя детьми. Молодая, красивая. Осуждена за превышение пределов необходимой обороны. Лишена родительских прав на старшего сына. Второй сын со свекровью, потому что муж пьёт. Стоит и плачет.

– Ради ваших детей освобождаем вас, – сказал прокурор.

Ещё одна история. Интеллигентная женщина, двадцать пять лет отработала инженером-конструктором. Когда их институт закрыли, пошла торговать на рынок. Села за обман покупателей. Если бы не развал оборонной промышленности, она и сейчас бы чертила что-нибудь на своём пульмане, получала бы почётные грамоты к праздникам. Ей в освобождении отказано: совершила повторное преступление, ещё одного покупателя обманула.

Вошла старушка, и у Потёмкина чуть не навернулись слёзы: в заношенной фуфаечке, в валенках с заплатами.

– Дважды осуждена за хулиганство, – зачитал из её документов прокурор. – Поленом выбила стекло в сельсовете.

– Ни капельки в рот не возьму этой заразы… Поверьте мне. Как схоронила дедушку, так у меня всё пошло неладно. Напьюсь – и в контору, беспокоить… Господи, пожалейте меня, стыдно-то как…

– Эх, Мария Ефимовна… – тяжко вздохнул прокурор. – Когда срок-то кончается?

– В июле месяце… – размазывает слёзы по впалым щекам бабушка.

– Ну а вы чего натворили? – спросил прокурор очередную осуждённую. Девчонка – копия Софии Ротару в молодости. – Такая симпатичная – и хулиганка! Я просто поражаюсь! – воскликнул прокурор. – Замуж надо выходить, а не в тюрьме сидеть!

В освобождении ей отказано: отбывая срок, совершила ещё одно преступление.

Ещё одна красавица-воровка… Будет сидеть и дальше. Деревенская бабёнка с тремя детьми, за пьянку уволена с работы, попалась на краже. В освобождении отказано: не подходит по статье.

Когда они вышли из колонии, прокурор сказал Потёмкину:

– Эти две тысячи женщин, отбывающих сроки в колонии, все вместе не украли и сотой доли того, в чём обвиняют газеты некоторых мужчин из правительства… Законодатель, желая защитить собственников, новых русских, многие преступления перевёл в категорию тяжких. И эта категория не амнистируется. Зато законодатель освободил тех, кто обманывает государство. Мы освободили очень много тех, кто не платил налоги, обманывая государство; тех, кто за присвоение вверенного имущества, освобождаем, а бабку, укравшую гусей, трёх куриц или банку варенья – нет. Мы думали, что по амнистии освободим колонии, а у нас и освобождать почти некого! Эта амнистия – политический трюк, чистая демагогия.

Потёмкин слушал его и думал: «Зачем он мне это говорит? Какое мне дело до этих несчастных бабёнок? Я завтра уже под пулями буду…»

– Я в СИЗО. Поедемте со мной, – предложил Потёмкину прокурор. – Это рядом, и там недолго, – успокоил он.

– Что ж, поехали, – ответил Иван. «Всё равно день потерян…»

Следственный изолятор действительно оказался в пяти минутах езды.

– Здесь всего четырнадцать кандидатов на амнистию, – успокоил Потёмкина прокурор. – Недолго.

Первый кандидат на амнистию – мужчина средних лет, интеллигентной внешности. Оказалось, что обвиняется в уклонении от уплаты налогов в особо крупном размере. Отсидел уже восемь месяцев. Чувствуется, что мужчина за это время многое передумал.

– Уплатили бы налоги вовремя, дешевле было бы, – с укоризной сказал ему прокурор. И неожиданно добавил: – Пусть сын встречает завтра с цветами.

Потёмкин заметил, как в глазах мужчины мгновенно вспыхнули искорки счастья.

Следующий заключённый был почему-то в белых, не первой свежести кальсонах.

– Сижу за детей, они украли, – сказал он.

– Опять воровать пойдёте? – спросил прокурор.

– Нет, работать, детей кормить…

– Какой из него кормилец… Туберкулёзом болеет, – сказал тихо на ухо Потёмкину прокурор.

– Жить осталось совсем немножечко… – грустно сказал мальчишка, ВИЧ-инфицированный, в весёлых шортах, словно только что из Сочи.

Ещё один кандидат на амнистию. Пришёл парень из армии, на радостях подрался, проснулся в СИЗО. И засел здесь на двадцать месяцев.

– Если ещё раз… – строго сказал ему прокурор. – Свободен.

Очередного кандидата прокурор спросил:

– Чем же тебе мать-то не угодила?

Мужчина жестоко избил родную мать.

– Пьяный был. Раскаиваюсь.

– Приедете домой, попросите у матери прощения.

Следующим был убийца. В состоянии аффекта парень убил сожителя своей матери.

– Он в тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году был виновником гибели моего отца, – сказал парень. – А в этот день умерла и моя мама…

– Домой! – быстро принимает решение прокурор.

Очередного кандидата на амнистию, щуплого мужчину, прокурор с недоверием спросил:

– Неужели ты один двоих милиционеров разогнал? «Поленом и лопатой», – процитировал он из его следственного дела.

– Пьяным был, не помню ничего, – ответил мужчина. И вдруг тихо добавил: – Жену у меня убили, пока здесь сижу… Детям, внукам и правнукам накажу, чтобы не вступали в конфликт с законом.

«Да, сколько же мужиков сидят здесь по собственной глупости, по пьянке…» – подумал Потёмкин.

Или – ещё смешней.

– За поджог, – рассказал сорокалетний мужчина. – С женой поскандалил и поджёг квартиру. Сам и тушил, пока сознание не потерял. Жена простила…

Но всё равно пришлось отдохнуть на нарах и на казённых харчах несколько месяцев.

Ещё один – почти чеховский персонаж: похитил шестьдесят метров провода, выручил за него шестьдесят рублей. А потом полтора года размышлял о бренности бытия в душной камере.

– Прямо завтра освободят? – не поверил этот «персонаж».

– Сиди ещё, если нравится, – ответил ему прокурор.

Когда они вышли за проволоку, прокурор сказал Потёмкину:

– По этой колоритной публике не стоит делать выводы, что в СИЗО и в колониях люди сидят за пустяки и почти все здесь достойны выйти на свободу по амнистии. Это далеко не так. Большинство обитателей колоний – изощрённые жулики, на которых пробу ставить негде, убийцы, воры и грабители, и на амнистию они не рассчитывают даже в глубине души. Амнистия прежде всего для тех, кто ещё сможет жить по-человечески.

– Геннадий Петрович, не знаю, что вам рассказал обо мне капитан Соломин, но я, в общем-то, оказался с вами сегодня совершенно случайно. Я завтра в Чечню улетаю, воевать.

– Да-да, я знаю… Олег мне говорил. Вы извините, что, наверное, день со мной напрасно потратили.

– Ну что вы… Было очень интересно. Я этого никогда не видел, такой России.

И подумал: «И за эту Россию придётся воевать…»

Потёмкину на аэродроме «Чкаловский» удалось сесть в транспортный Ил-62, который вместе с пополнением вёз в Чечню гуманитарку: в фирменных пакетах какого-то банка – тельняшка, шапочка, шоколад, сигареты, письменные принадлежности. Несколько коробок с книгами. Иван посмотрел на надписи – «Флибустьеры» и «Ночь в Лиссабоне».

«Охренели, что ли?.. – подумал Иван. – Лучше бы туалетную бумагу положили. Неужели не понимают, что все эти книги солдаты, не читая, раздерут на подтирку?..»

Лётчик, закрывая дверь самолёта, привычно проинструктировал:

– Попрошу не курить, пить мелкими глотками и не совращать экипаж.

Через несколько часов майор Потёмкин был уже в Моздоке.

В Моздоке коробки с гуманитаркой, пока не пришли машины из группировки,