Шанс его жизни - Софи Астраби Страница 2

2

Ее звали Сарра. С двумя «р». В первый день занятий они оба, опоздав на двадцать минут, оказались перед списком классов, вывешенным на воротах школы. Их пальцы даже на мгновение соприкоснулись, когда они нашли свои имена. Сарра Герель и Станислас Желен. 3 «С»[3]. Затем они шли бок о бок, не показывая вида, что торопятся, к классу, где остальные ученики уже сидели, не сводя глаз с классного руководителя. Она постучала в дверь, извинилась за то, что они оба опоздали. Она, опять же, заняла место в первом ряду, за партой, стоявшей впритык к столу месье Маршана. Станислас сел там, где смог. От его соседа сильно пахло по́том, и это послужило Станисласу назиданием о пользе пунктуальности.

Сарра была высокой, тонкой и стройной. Смуглая кожа и густые черные волосы. Плоское тело в том возрасте, кода весь мир крутится вокруг появления первых округлостей. Глаза несуществующего цвета. Золотисто-серые. Самое ценное сокровище. Она часто оставалась одна. Читала книгу на скамейке. Она редко улыбалась, убегала, как только звенел звонок, чтобы успеть на автобус. Номер пятнадцать. Станислас изучал линию, прикидывая, на какой остановке она может выходить. Но это было потом. А пока он, как и все мальчики из 3 «С», смотрел только на Мелоди, на ее белую кожу, голубые глаза, светлые волосы. И ее грудь третьего размера.

Станислас думает о Сарре и о фотографии, которую сунул в карман брюк.

– А ты в курсе, что сын Женевьевы уехал жить в Колумбию?

– Клеман?

– Жан-Батист.

– Нет, не в курсе.

– Это все-таки Колумбия, мне было бы неспокойно…

– Я не собираюсь переезжать в Колумбию, мама.

Мать громко смеется, и он задумывается: смеялась бы она так, если бы ей не приходилось в течение сорока лет перекрывать шум фена?

– Я знаю, дорогой.

Она отложила столовые приборы и взяла сына за руку. Медленно наклонив голову набок, она улыбнулась.

– Я даже не помню, когда ты в последний раз уезжал из города.

Целуя ее на прощание, Станислас делает глубокий вдох. Несмотря на то что она уже много лет не работает, от матери до сих пор пахнет лаком для волос, перекисью водорода и косметическими средствами. Этот запах напоминает ему о детстве, которое прошло в салоне красоты, узком, как коридор, зажатом между табачной лавкой и прачечной. Он слушал разговоры женщин, их доверительные беседы – тогда не принято было ходить по психологам. Нужно было продержаться от укладки до укладки.

«Красота – это наша тюрьма и наша свобода одновременно», – сказала ему однажды Синтия. Он не нашелся что ответить. Вечером, придя домой, он заперся в ванной и долго смотрел на себя в зеркало. Ему вдруг показалось, что быть мальчиком – ужасная трагедия. Мужчины таковы, каковы они есть. Ничего не поделаешь, сказал он тогда своему отражению, а затем повторил это своей матери. Мать посчитала его не по годам развитым юным философом.

Мужчины таковы, каковы они есть. Но, возможно, в конце концов это открытие его успокоило. Можно прожить любую жизнь, какую захочешь, имея на то веское оправдание.

3

Он толкает дверь своей пустой квартиры. Раньше собака встречала его прыжками, но она умерла три месяца назад, и Станислас решил, что мертвых не заменяют. Поэтому он завел себе золотую рыбку, которую из желания быть верным действительности назвал Оранж. Ключи он кладет в миску для мелких карманных вещей. Это предмет, на который он всегда обращает внимание, когда приходит к людям в гости. Место для хранения интересует его не меньше, чем его содержимое. Под его обманчивой небрежностью всегда скрывается послание, которое нужно передать. С тех пор как он это понял, это стало его способом узнавать других людей. Тех, кто привез «вещицу» с другого конца света, тех, кто нашел красивое блюдо на блошином рынке, или тех, кто пустил в дело старую миску, которую с таким же успехом можно было бы использовать для завтрака.

Он достал фотографию Сарры и несколько секунд рассматривал ее, а потом прикрепил магнитом к дверце холодильника. Он вдруг почувствовал себя смешным из-за меланхолии, которая нахлынула на него и которую он пытался продлить как можно дольше. Сарра была его единственной любовью. И случилась она более двадцати лет назад. С тех пор он встречался с женщинами, проводил с ними время, но никогда не вступал в серьезные отношения. Именно поэтому все они в конце концов уходили от него. Ему было все равно. Станислас испытывал ощущения, а не чувства.

В конце концов он взял фотографию и сунул ее в бумажник.

Скоро ему исполнится сорок, и, хотя он утверждал обратное, этот факт его беспокоил. Конечно, имело значение и то, что он находится в середине своей жизни, но он уже давно понял, что настоящее – это автобус, который проезжает мимо нас не останавливаясь. Нет, здесь было что-то другое. Слова, давным-давно брошенные незнакомкой и подкатившиеся прямо к его ногам на сороковом году жизни.

4

Когда ему было восемь лет, Станислас вместе с матерью отправился к гадалке. Синтия посещала ее регулярно, что ни для кого не было секретом. Но обычно она старалась ходить туда одна. Это было ее законное время для себя, как она говорила. «А куда прикажете мне идти? Я же не пойду в парикмахерскую!» Отец лишь пожимал плечами.

На этот раз ей пришлось взять сына с собой.

Станислас сидел в углу украшенного гирляндой автодома, стоявшего на парковке торгового центра. Мать сначала хотела оставить его дожидаться снаружи, но потом передумала. Вот уже несколько месяцев, как история с похищением и убийством мальчика Грегори свела на нет частную жизнь матерей. Слова «неизвестно, что может случиться» разрушили целый мир привычек.

Помнится, он подумал, что эта женщина не похожа на гадалку, но, с другой стороны, он впервые видел гадалку. Он просто достал из кармана пальто кубик Рубика и постарался стать незаметным.

Когда сеанс закончился, гадалка, стоя на железных ступеньках, соединяющих фургон с асфальтом, задала вопрос матери:

– Вы уже рассказали ему?

– Нет еще. Ему только семь лет.

– А пора бы. Не то скоро это превратится в семейную тайну.

– Да… вы правы.

Гадалка несколько секунд наблюдала за Станисласом, а затем заявила:

– В сорок лет его жизнь изменится.

– К лучшему или к худшему? – забеспокоилась Синтия.

– Если я скажу вам, это может изменить ход событий. Наша судьба определена, но мы вольны выбирать путь.

⁂

Вернувшись домой, Синтия усадила его за кухонный стол. Он помнит звук часов, гул холодильника и биение сердца матери, отдающееся у него в груди.

– Есть кое-что, что я должна тебе сказать, что я хочу тебе сказать, – поправила она себя. – Я предпочла бы дождаться лучшего момента, но кто его знает, когда он наступит, этот момент… Ясно одно: я так долго ждала только потому, что не хотела тебя расстраивать. И еще, ты должен знать, что мне было очень больно.

Она водила ладонью по столу, разглаживала скатерть, ловила кончиком указательного пальца невидимые крошки.

– Мне было очень грустно, грустно, как…

Ее взгляд упал на корзинку с фруктами.

– …как банану.

Она схватила один банан и поднесла его к лицу, изобразив перевернутую улыбку.

– До твоего рождения у нас с твоим папой был еще один мальчик. Он родился и… сразу… умер.

Она затаила дыхание, но Станислас ничего не сказал.

– Сепсис, инфекция, – продолжила она. – Все произошло очень быстро. Он был, а потом его не стало. За одни сутки. Твой отец только успел зарегистрировать его рождение в мэрии.

Она встала, сделала несколько шагов по кухне и снова села.

– А три месяца спустя я снова забеременела. Тобой. Я до смерти боялась, но в кои-то веки твой отец не сомневался. Ты родился, и ему пришла в голову эта идея. В память о малыше… В то время так часто делали. То есть раньше, давно.