Данияр. Не буду твоей невестой - Мария Зайцева Страница 23

Он молчит, а я горю изнутри от смеси страха, унижения, бессилия и злости.

Когда мы подъезжаем к нашему дому, я почти выскакиваю из машины, не попрощавшись, не обернувшись. Только спешу вперёд, к родной двери, к родным стенам, в надежде… хоть на что-то.

— Папа! — кричу уже с порога. — Папа! Мама! Он меня… Он меня украл!

Отец появляется в холле почти сразу, строгий, подтянутый. В глазах напряжение. Мама выглядывает из кухни, бледнеет, когда видит меня.

Я подлетаю к отцу, вцепляюсь в рукав:

— Папа, ты понимаешь? Он меня увёз! Без разрешения! В багажнике! Это же похищение! Мы должны… мы должны обратиться в полицию!

Я почти захлёбываюсь словами. Горло сжимается, в висках пульсирует бешено, дыхания не хватает. Я сдерживалась всё это время как могла, но сейчас, дома, меня просто прорывает.

Байматов тоже входит и замирает у порога. Склоняет голову перед моими родителями и молчит. Снова дань традиции? Да пошёл он вообще!

Ну ничего! Сейчас этот гад утрётся. Обломается со своими традициями.

Я хватаю отца за руку и смотрю в его тёмно-ореховые глаза. Мой папа меня защитит!

Но… Отец не говорит ничего сразу. Не бросается выгонять негодяя. Он только… смотрит на меня. И в этих глазах напряжение и боль.

Такая… тяжёлая, глубокая. Как будто его разрывает изнутри.

Он медленно садится на диван, смотрит в пол, руки сжимает, будто хочет что-то раздавить, удержать. Молчит. А потом… вздыхает.

— Мадина, — произносит он с надрывной мягкостью, от которой меня пробирает холодом до костей. — Ты же понимаешь… Всё совсем непросто.

— Что ты… что ты говоришь, папа? — хрипло говорю я, отступая на шаг. Потому что у меня сейчас ощущение, что меня под дых ударили. Сильно ударили. — Не просто? Он меня похитил! Это преступление! Мы должны… Ты должен… Ты же мой отец!

— Я — твой отец, — поднимает он взгляд, полный страдания. — И именно потому я должен думать наперёд. Ты провела ночь в доме Данияра, а это значит…

— А вы меня даже и не искали… — говорю полностью севшим голосом, шокировано глядя на родителей во все глаза.

Я вижу, как у отца едва заметно подрагивают руки, а у мамы глаза наливаются слезами.

— Милая, Данияр дал слово, что не обидит тебя, — сдавленно говорит она. — Он хороший молодой человек, а ты… ты просто слишком эмоциональна.

Эмоциональна.

Вот как.

Ощущение болезненного предательства разливается огнём под кожей. Я несколько раз открываю и закрываю рот беззвучно, как рыба на берегу.

— Ты же сам говорил, мы — светская семья! Ты сам говорил, я сама выберу, кого полюблю! Папа, пожалуйста! Сделай что-нибудь! — шепчу, ощущая, как глаза начинают гореть от подступивших слёз.

— Слухи уже пошли. Мадина, родная моя, любимая… ты понимаешь, что если ты сейчас откажешься… ты будешь опозорена? Ты. Мы. Вся семья. Твоего дедушку это точно добьёт.

— Папа, ты с ума сошёл?! — словно удар получаю в грудь. — Ты всерьёз… всерьёз хочешь, чтобы я покорилась? Ему?! Этому дикому хищнику?!

— У них так принято. У его рода, у его отца. А отказ… Отказ — это как плевок. На всю жизнь. И на тебя, и на нас. Мы не в Москве, дочь, здесь действуют другие правила, хоть и негласные.

— Я не вещь, папа…

Он закрывает глаза. Долго. Потом резко встаёт и идёт к окну, вглядываясь куда-то наружу. Всё ещё стоящего Байматова полностью игнорирует.

— Ты не вещь. Ты моя дочь, Мадина. Самое дорогое, что у меня есть. Но я не могу просто перечеркнуть всё, пойми. В первую очередь потому, что именно ты и пострадаешь первой.

— То есть ты… отдаёшь меня? — говорю, и голос мой ломается. — Просто… отдаёшь?

Отец опускает глаза на мгновение, но потом разворачивается и смотрит на Байматова. И говорит твёрдо и жёстко:

— Я даю вам своё благословение. Но имей ввиду, Данияр, если ты обидишь мою дочь, то никакие традиции и сила твоей семьи не помешают мне свернуть тебе шею.

У меня во рту пересыхает. Желудок проваливается куда-то вниз.

Папа принял решение.

— Даю вам своё слово, — кивает Байматов, а потом разворачивается и уходит прочь.

Я же, словно лишившись всей своей жизненной энергии, отталкиваю протянутую матерью руку и убегаю в свою комнату.

________________________________________

Девочки, добавила в прошлую главу арт поцелуя Данияра и Мадины, загляните, полюбуйтесь, очень чувственный.

И здесь визуал от Айсель. Мадинке сейчас несладко...

Глава 19. Решение

— Милая, послушай, сейчас ты, конечно, все… — мама начинает говорить, но не хочу ее слышать.

Впервые за всю жизнь.

Просто отворачиваюсь и закрываю голову подушкой.

И сдерживаю себя изо всех сил, чтоб не сорваться, не наговорить слов, о которых… Буду ли жалеть? Не знаю. И это — страшно.

Не страшнее, конечно, предательства родных, но все же…

Меня воспитывали в любви и послушании родителям.

Когда мои ровесницы в школе и затем, в университете, рассказывали о своих недопониманиях с родителями, я только удивлялась. И, порой, ужасалась тому, как много себе позволяли дети по отношению к самым близким людям. Тем, кто тебе жизнь дал, кто поддерживает, заботится… Оплачивает все твои хотелки, в конце концов!

Как можно без почтения? Как можно без благодарности?

А вот сейчас я, как никогда, близка к пониманию: именно можно. Очень даже можно!

Потому что нет ничего больнее, чем осознание, что тебя предали самые близкие, те, кого боготворила, кого любила бесконечно!

Мне сейчас так больно, что сердце разрывается! И дыхания нет!

А в голове — отчаяние и злоба черная! Невероятная!

Никогда такой не испытывала!

Даже к Байматову, хотя именно он — причина всех моих бед! Его сейчас ненавидеть надо! А я…

А я в ужасе. И даже не от того, что он сделал, потому что его-то я как раз понять способна. Принять — нет. А вот понять — вполне.

А вот маму и папу… Не способна даже понять.

И слышать не хочу их оправданий! Жалкими они мне кажутся! Подлыми!

— Мадина… — мама садится