Если только ты - Хлоя Лиезе Страница 37

которую они знали, ценили и заботились, когда я в этом очень, очень нуждалась. Я просто… хочу показать им, кто я, и хочу, чтобы они это приняли. Если они не смогут… — я качаю головой, не в силах переварить возможность того, что моя семья не примет с раскрытыми объятиями то, что я им покажу. — Я разберусь с этим тогда, но не позволю этому не дать мне разобраться, как быть собой и показывать значимым для меня людям, кем я встала.

Себастьян лишь косится в мою сторону, буквально на секунду, но я чувствую это как порыв ветра — как во время вашингтонской зимы, когда ветер ударяет тебя в лицо, заставляя ахнуть, наполняет легкие холодным чистым умиротворением, пока ты смотришь на просторы вокруг тебя.

Он снова смотрит в окно, затем тихо и просто говорит:

— Вот и хорошо.

Я улыбаюсь ему.

— Как мило, что ты это сказал. Ты посмотри на себя, расширяешь свой репертуар за пределы едких реплик и сухого сарказма.

Он хрипло сглатывает и косится в мою сторону. Его глаза всматриваются в мои.

— Это ты виновата. Влияешь на меня.

Моя улыбка становится шире.

— Прости, что я так ужасно влияю.

— Не прощена, — бурчит он, снова глядя в окно и проходясь взглядом по катку. — Мы снова отвлеклись. Ты… объясняла, что для тебя означает аутизм.

Я беру его ключи с консоли и кручу в руках. Несколько игроков и их гостей покидают машины, объединяясь в группы. Разговаривая, обнимаясь, смеясь. Полагаю, мы тоже могли бы к ним присоединиться, но я пока не хочу выходить. Я хочу рассказать Себастьяну. Я хочу, чтобы он знал это обо мне, потому что я больше не могу так делать — судить его так же, как делает остальной мир, и использовать это суждение, чтобы держать его на расстоянии. Я должна решить сама, опираясь на то, что он мне показывает, как я буду воспринимать его. И доверить ему эту деталь о себе определённо станет тестом. Он либо будет мудаком, либо будет… таким, как я надеюсь, таким, каким он может быть и уже показывал это. Любопытным. Добрым. Заботливым.

Как он утешал меня, когда я расклеилась на йоге в прошлую субботу, и сегодня, когда я начинала слетать с катушек — никаких слов, никакого давления делать что-либо, кроме как стоять и позволять ему предоставить мне крепкое, успокаивающее касание и уверенное, твёрдое присутствие.

Может, всё то, что мы делаем — это лишь притворство. Но это не означает, что притворство не может содержать в себе обманчивое зернышко правды. Вот почему я люблю Шекспировский Клуб, почему я читаю книги — потому что эти выдуманные слова содержат одни из самых нежных, пугающих, прекрасных человеческих истин, изложенных в безопасном укрытии воображения, и я храбро беру с собой эти мудрость и надежду в свою жизнь.

Может, когда всё закончится, Себастьян не обернётся назад, не увидит во мне кого-либо, кроме сестрёнки лучшего друга, которая временно выполняла свою цель, которая заставила его страдать на агрессивной йоге, пинала его по лодыжкам за мат и спёрла его шоколадный молочный коктейль. Может, я сделаю то же самое и буду с нежностью оглядываться на воспоминания о сквернословящем сардоническом мужчине, помешанном на своих волосах и имеющем склонность удивлять меня добротой, но в конечном счёте ему никогда не было суждено играть длительную роль в моей жизни.

Но прямо сейчас, пока мы делаем это, я хочу правды. Я хочу доверия. Я хочу, чтобы это было настоящим, пока мы здесь, делим одно пространство и жизнь, и неважно, как недолго это продлится.

Так что я делаю глубокий вдох и говорю ему:

— Я объяснила, что у меня много социальной тревожности, и что понимать людей для меня не интуитивно… и не особенно просто. Это значит, что мне тяжело заводить друзей. Я смогла разобраться, как поладить с товарищами по команде, и у меня есть лучшая подруга Шарли. Но по большей части я сосредотачиваюсь на футболе и своей семье, и всё. Вдобавок к этому оживлённые мероприятия могут ошеломлять меня избыточным количеством стимулов. Так что сегодня мне нужно действовать постепенно. Я могу быть немножко неловкой, немножко тихой; я могу ненадолго скрыться, чтобы перезарядиться и только потом возвращаться к действию.

Себастьян наблюдает за мной в этой своей манере — костяшки пальцев скользят по губам, серебристые глаза не отрываются от меня, выражение лица непроницаемое.

— Это… тяжело — бывать в таких местах? Поэтому ты обычно не ходишь туда?

Моё сердце бешено стучит в груди. Я не могу прочесть его, не могу понять, прячется ли под фасадом его любопытства осуждение.

— Да. Это тяжело. У меня много сенсорных проблем, с которыми приходится справляться в оживлённой обстановке. Разные звуки, накладывающиеся друг на друга, сложные шумы — они причиняют боль моему мозгу. Мигающее или резкое освещение вызывает у меня тошноту. Если люди прикоснутся ко мне, когда я не ожидаю, или в той манере, которая мне не нравится, у меня возникает такое чувство, будто по мне ползают муравьи, и я не могу нормально дышать. С незнакомцами я переживаю, что скажу что-то не то (и если честно, это часто случается), так что я бываю настолько тихой, что людям становится неловко. Короче говоря, такая обстановка ужасна для меня.

Его челюсти сжимаются. Он опускает руку.

— Тогда нах*я мы это делаем?

— Карбункул! — ору я. — Сегодня без мата, слышал меня?

Он не моргает, не реагирует на меня.

— Не бывать этому. Я не поведу тебя в место, которое так тебя расстраивает.

— Себастьян, я не просто так согласилась на это мероприятие. Я могу с этим справиться. Я знаю команду, так что это не разговоры с незнакомцами. Я люблю детей и могу сосредоточиться на взаимодействии с ними. Я позволю тебе взвалить на себя большую часть бремени разговоров, светских бесед и очарования. И у меня есть, — я тянусь к сумочке и вытаскиваю своё спасение. — Беруши, — я аккуратно вставляю их в уши. — Они помогут со звуковыми проблемами. И не будет иметь значения, что я буду говорить слишком тихо или слишком громко, поскольку я не смогу хорошо