Вероника Мелан - Чейзер (Chaser) Страница 50

По дороге шурша прокатились высохшие листья.

Лайза сдавила руль Миража до боли в пальцах; сенсор, наверное, до сих пор настроен на узнавание ее лица, а в спальне так и висит картина с синими и желтыми линиями. Вспомнился собственный звенящий смех, когда ее несли по лестнице наверх, запах попкорна, декоративная ветка в вазе, шкворчание утренней яичницы на плите…

— А тебе идет фартук!

— Мне много чего идет, принцесса.

Его зачесанные назад волосы, чуть отросшая щетина, стекающий с краешков щипцов жир — ими он переворачивал бекон.

Боль в груди сделалась невыносимой.

Зачем она приехала сюда? Утонуть в сковывающей протяжной горечи?

Завести бы мотор и уехать, но руки не шевелились, а глаза продолжали смотреть на замерший в безмолвии дом.

— Зачем вы приехали сюда? Как нашли мой дом?

— Мне ваш адрес дала подруга. Поверьте, она долго сопротивлялась, но я настояла.

Шевелюра доктора в свете ламп прихожей отливала рыжиной, глаза смотрели укоризненно, но голос звучал мягко.

— Проходите. Напою вас чаем.

Разговор не клеился.

Чай пах жасмином, Лайза пила его медленно и, несмотря на ощущение дискомфорта, не хотела уходить.

— Вы говорите, что я получила множественные переломы. В том числе черепа. Как вы залечили их?

Он долго и внимательно смотрел на нее, сидел, уперев локти в колени; к своему чаю так и не притронулся.

— Я хороший доктор. Вам будет достаточно этого знать.

— Но прямо там? На обочине? Как…

Мягкая улыбка так и не выдала секреты. Стало ясно: настаивать бесполезно.

— А мой мотоцикл?

— Его, к сожалению, починить не удалось. Детали увезли на свалку.

Она кивнула. Какое-то время смотрела на плавающие на дне чашки чаинки, затем перевела взгляд на палас: у кресла лежал черный с синей полоской носок. Лайза сделала вид, что не заметила его.

— Он сразу позвал вас, да?

— Да.

— Потому что только вы могли помочь?

Скромно разведенные в сторону руки, мол, наверное, да.

— А печать?

Доктор вздохнул.

— Зачем вам детали? Не надо, не копайтесь теперь. Ни к чему.

А что ей еще делать? Чем еще жить, как ни осколками прошлого, и прижиматься хоть к какой-то цепочке, ведущей к Маку. Пусть вот так, косвенно.

— Я не могу не копаться, понимаете?

— Я понимаю. — Он действительно понимал. В глазах редкого цвета — цвета настоянного виски — проглядывало сочувствие. — Но вам нужно двигаться вперед — не назад.

— А куда вперед? Куда?

Ее вопрос остался без ответа.

Уже у двери она хотела было попросить: «Вы передайте ему, что я заходила… Что… Не забыла, помню…», — но не стала.

Так и ушла, тихо попрощавшись.

(Idenline — Terrestrial gravitation)

(Idenline — At Sunset)

Буквы он заказал в мастерской. Там же купил специальный клей и инструменты: наждачную бумагу, чтобы зачистить поверхность, и спирт, чтобы обезжирить.

Облизывали резиновые бока лодки серые волны, покачивалось продавленное ботинками дно, рядом белел бок безымянной пока еще яхты.

«Скоро, моя красавица, скоро».

Он все-таки купил ее.

Сам не знал зачем и теперь проводил здесь почти все свободное время. Шеф будто чувствовал, что нужно время, и часто на работу не звал — тактично удалился с горизонта; Мак был ему благодарен.

Клей ложился ровно, сразу густел и хорошо застывал. Через несколько минут на борту появилась первая буква «М».

«Мечта».

Так она ее назвала, и мечта так и осталась мечтой.

Для них обоих.

Здесь время текло иначе: то застывало, то текло непонятно куда, то засасывало в себя и убаюкивало шепотом волн. Теперь он мог находиться только здесь, где на палубах, казалось, все еще можно увидеть мокрые следы босых ступней, где так и висел, перекинутый через подголовник лежака, купальник. Лайза сняла его в спальне, а утром забыла — он принес и положил здесь. Тогда с него, облегающего грудь, стекали капельки воды.

Мак не забыл. Ни единой детали.

Густой мазок… Промазать края, убрать излишки клея с боков, прижать к борту и, чувствуя покачивание лодки, подержать, пока не застынет.

Спустя десять минут к первой букве добавились еще две, и яхта стала носить название «Меч». На дне лежали, дожидаясь своей очереди, «А» и «Т».

Пусть будет так, как она хотела, его смеющаяся чертовка Лайза с синими, как это осеннее небо, глазами.

Закат покрыл волны нежными оттенками розового и оранжевого. Окрасился вечерним светом и бок «Мечты».

Закончив клеить, Мак с минуту смотрел на буквы, затем бросил кисточку на тряпку и вздохнул. Эту ночь он вновь проведет в каюте один, покачиваясь вместе с палубами, вторя движениям водной поверхности безымянного моря, утопая в безвременном пространстве. Вдали от мира, вдали от дома, в котором почему-то больше не мог находиться.

Закрепит лодку, посидит, посмотрит на закат, уйдет от мыслей в полную тишину. Жаль только тишина не избавляла от постоянной тягучей боли, засевшей в груди. От мыслей он уходить научился, а от нее — нет.

Ничего… Пройдет время. Не избавится, так привыкнет.

Привязанная к вертикальной лестнице лодка осталась разговаривать с волнами; на дне, завернутая в тряпку, лежала кисточка; заберет ее, когда в следующий раз поедет к берегу, и там выкинет — она свое отработала.

Поднявшись на палубу, Мак долго стоял, смотрел, как вздымаются и опускаются водные гребни, чувствовал прохладу металлических перил и высасывающую остатки тепла душевную тоску.

В этот момент «не думать» получалось плохо.

Чудесный вечер — тихий, спокойный, — изумительный закат, пропитанный солью ветерок. Прекрасный вечер для двоих. Насмешка над жизнью для одного.

(Julie Zenatti — A Quoi Ca Sert)

Следующие две недели Лайза работала на износ: создавала не шедевры, но качественные проработанные дизайны, а вечерами повадилась рисовать для себя. Купила в магазине бумагу, набор разноцветных карандашей и под светом лампы, свернувшись в кресле, чиркала наброски: какие-то прорисовывала детально, какие-то оставляла в виде контуров и линий, другие и вовсе смотрелись карикатурами.

Вот они с Маком несутся по ночной дороге, и тьму рассекает мощный свет фар. На обочине указатель на Делвик, впереди ночной затянутый облаками горизонт. А вот она, смешно развалившаяся на кровати, смотрит на ту самую картину, рядом тумбочка и подносик с иглами. Тогда ее собирались колоть. Иглоукалывать.

А вот стоящий в гараже Мираж, а над ним склонился обнаженный торс Мака. Чтобы получить нужный рельеф, мышцы пришлось штриховать с особой тщательностью, от усердия Лайза даже высунула язык, и чтобы добиться достоверности, нашла и проштудировала книгу по анатомии.