Откупное дитя - Юля Тихая Страница 6

Увы: грач куда быстрее козы. Грач перелетает на плечо русалки и раскатисто, обидно смеётся.

— Ну какая же дурочка!..

— Ты девочку на обижай, — журит его русалка. — Нехорошо это.

— Да ты!.. Да ты, да я же, а ты!..

— Я тебе даже откуп дал, — надменно говорит грач. — Всё, как попросила.

Я слёвываю и сажусь, скрещивая руки на груди. Грач пушится и продолжает всё так же самодовольно:

— Ты дурная и проклятая, попадёшься Отцу Волхвов — умрёшь. Но для таких, как ты, есть лекарство, от него станешь чище немного, лучше, чтобы Отец Волхвов не стал тебя взвешивать. Всего и нужно, что один кувшин благодати. Одного кувшина нам будет довольно.

— Одного… кувшина?

— Одного.

Я таращусь на него, будто он на моих глазах отрастил человечьи ноги и побежал на них, хлопая крыльями.

Благодать делают волхвы, кроме них этого никто не умеет. Они собирают людские молитвы, тени добрых дел, капли любви и детский смех, и все их выливают в огромный плотно закрытый чан, где они кипят три раза по три года. То, что у них получается, похоже на густой пар, и его они осенью запирают в дубовых бочках. Зимой эти бочки купают в ледяной реке, а по весне открывают и разливают из них благодать.

Когда младенчика несут к волхвам, ему на лоб роняют каплю благодати. За эту каплю родители платят десятую часть от всего, что у них есть в кладовой. Хороший ведун держит при себе фиал с благодатью и может перелить её из стакана в скакан над умирающим полем, и того, что подхватит ветер, достаточно, чтобы любое зерно колосилось пышным золотом. Знахарь покупает у волхвов флаконы благодати, и за каждый отдаёт три года собственной жизни.

Нет ничего могущественнее и прекраснее благодати. Один лишь её запах приносит земле процветание, одна капля бережёт человека от армии нечистых сил, одного крошечного глотка достаточно, чтобы поднять с постели умирающего. У знахаря, что приезжал в нашу заимку, фиал был меньше детской ладони размером, и он берёг его пуще собственной души. А кувшин… кувшин?!

— Ты с ума сошёл, — наконец, говорю я. — Так не бывает.

— Она всё-таки дурочка, — жалуется грач русалке. — Не бывает!.. Ты просто ещё глупая девочка и не понимаешь. Жила в своей дыре и не знаешь!

Я снова скрещиваю руки на груди и вздыхаю. Сам он дурак, честно говоря!

— Это в вашей дыре, — снисходительно продолжает грач, — благодати видели половинку мелкого фиала. А у волхвов знаешь её сколько? У них полные подвалы благодати. У них склады с благодатью, огромные залы, в залах десятки шкафов, в каждом шкафу десятки полок, на каждой полке десятки бутылок, и все с благодатью! А разливают благодать из бочки по кувшинам, и эти кувшины стоят, никому не нужные.

— Но если одна капля поднимает умирающего…

— Так и грехов в тебе не на ложку.

Тут он прав. Во мне много грехов. Во мне грехи целого Рода, все их пороки, всё негодное и дурное.

— Хорошо, — наконец, говорю я. — Мы придём к волхвам, и что же, они просто так дадут мне целый кувшин? За него, наверное, придётся отдать не три года, а всю жизнь целиком!

— Они и за годы не дадут, — отфыркивается грач. — Мы так возьмём.

— Так?.. Погоди, то есть, в смысле, ты предлагаешь её украсть?!

— Ну да. А ты как думала?

Я хватаю воздух ртом, а русалки снова смеются. Младшие плетут друг другу косы, плетут и потом расплетают, а старшая стоит над ними и смотрит на нас всех с умилением. Ветер треплет её длинные волосы.

— Так нельзя, — бормочу я. — Мы не можем…

— Конечно, можем. Ты зайдёшь к волхвам, наговоришь ерунды, поставишь там для вида свечку, а потом возьмёшь кувшин и вынесешь, я научу тебя, как. Всего и делов! А благодати у них — хоть залейся, они и не заметят.

— Но это ведь плохо. Воровать — плохо! Нет, нет, так нельзя, это большой грех, и Отец Волхвов…

— Ты ведь и так порочная, — подначивает грач. — Одним грехом больше, одним меньше! А ты и так гнилая и дурная, Отцу Волхвов на один укус, сама говорила. Разве есть в тебе совесть?

— Нету, — соглашаюсь я.

То, что шевелится у меня внутри, никак не может быть совестью. Это, наверное… не знаю, что такое.

— Я тебе помогу, — щедро обещает грач. — Это совсем несложно. Ты коснёшься благодати и станешь, как все. Будешь свободна, понимаешь? Хочешь — налево иди, хочешь — направо! Хочешь — песни пой, хочешь — ещё чего делай, как хочешь, так и будет! Всего-то и нужно, что кувшин благодати. Или чего ты, трусишь, что ли?

Я, наверное, и трушу немножко тоже. Я чуть не умерла вчера, и надо сказать честно: мне совсем не понравилось. Во мне много порока, и только благодать может помочь мне с пороком, а если не победить его, то Отец Волхвов заберёт меня себе, разорвёт пополам…

Вчера почему-то страшно было даже меньше, чем сегодня. Вчера всё это было понарошку, не по-настоящему. Я будто в дурмане плыла, ничего не соображала. А сегодня я совсем не хочу, чтобы меня разрывали пополам, и если нужно всего-то взять один кувшинчик благодати, которой у волхвов так много, сколько никому и никогда не будет надо…

Один кувшин всего. Не может быть, чтобы волхвам было дело до всего-то одного кувшина!

И я говорю ему:

— Хорошо.

Грач довольно кряхтит, а потом косится на меня так, будто думает, что я представляют красочно, что со мной сделают волхвы, если поймают.

Но вместо этого я гоню от себя совсем другую мысль. Он же плескался в озере, этот грач, купался в серебряной воде. И отражение у него было совсем не птичье.

✾ ✾ ✾

— Плакать по заказу умеешь?

— Как это?

— Ну как девочки делают. Решила — поплакала. Умеешь?

— Не умею, — твёрдо говорю я. — Никто не умеет!

— Ну уж — никто…

Грач теперь едет на моём плече, нахохленный и важный. Я предлагала ему самому лететь, но он отверг это так гневно, словно