Солнцестояние - Кэтрин Болфинч

Солнцестояние. Сборник жутких рассказов

Во внутреннем оформлении использована иллюстрация:

© Olga_TG / Shutterstock.com / FOTODOM

Используется по лицензии от Shutterstock.com / FOTODOM

Иллюстрация на переплете терновье

Вашими проводниками выступят: Лиза Белоусова, Джой Моен, Алена Тимофеева, Кэтрин Болфинч, Юлия Мухина, терновье, Лера Сид, Алекс Нокс, Евгения Санакоева, Адела Кэтчер, Дарья Раскина, М. Друян и Рия Миллер.

© Белоусова Л., текст, 2025

© Моен Дж., текст, 2025

© Тимофеева А., текст, 2025

© Болфинч К., текст, 2025

© Мухина Ю., текст, 2025

© терновье, текст, 2025

© Сид Л., текст, 2025

© Нокс А., текст, 2025

© Санакоева Е., текст, 2025

© Кэтчер А., текст, 2025

© Раскина Д., текст, 2025

© М. Друян, текст, 2025

© Миллер Р., текст, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Лиза Белоусова

Красный сейд

Все началось весной; та подкралась, как зверь на мягких лапах. Снег таял, капеґль барабанила по окну, а в воздухе витало обещание чего-то – мокрого, тягучего, мучительного, – словно что-то вот-вот произошло бы. Что-то огромное, что-то вроде судьбы. Хотелось метаться из угла в угол, выть, скулить, кусать себя за хвост, а еще – бежать, как бездомная и безродная собака. Просто так, без припасов, без плана, дальше и дальше, пока пейзаж не станет таким плоским, что небо коснется земли.

Я представляла себя посреди ничего, отсыревшей от измороси статуей во мхе, на которую никто не смотрит. И каждое утро думала, как кто-нибудь зайдет в мою квартиру, оставленную позади, затянутую паутиной и пылью, с воздухом, пропахшим клеем, – пока я стою, стою, стою там. Ни живая ни мертвая. В тишине, совершенной и хрупкой, как озерная гладь.

Мама говорила, это у меня от отца. Его тоже вечно манило куда-то – только в отличие от меня он всегда уходил… пока в конце концов не пропал совсем. Из воспоминаний о нем остались лишь каштановые кудри и то, как он мурлыкал что-то, меряя комнату шагами. Точь-в-точь как я иногда. Мать вообще часто повторяла: «Ты совсем как он», – с нежностью, потому что хотела, чтобы я любила его, а я не замечала, как слой за слоем лепила из себя кого-то другого. Лишь бы не как отец, лишь бы не выгрызть в ком-то то же пустое пространство, что и он во мне.

Однажды, еще в начальных классах, я собрала рюкзак со спичками, чипсами, газировкой и геймбоем. Кинула его в прихожей, пока зашнуровывала кроссовки; мама еще не вернулась с работы, в коридоре кружила книжная пыль. Отличный момент, чтобы улизнуть, – в карманах даже наскреблись монеты на электричку. Я уже почти перешагнула порог, когда перед глазами встала картина: поворот ключа, мама, вешающая куртку в прихожей. Она крикнула бы: «Я дома!» – но встретили бы ее лишь молчание да немытая тарелка в раковине. Она окликнула бы, как в лесу: «Дина! Дина!» Громко тикали бы настенные часы, а я бы все не возвращалась, и она сидела бы на диване одна, со своим любимым журналом, который не могла читать, уставившись в никуда.

Кроссовки я отшвырнула и никогда больше не надевала, однако это не означало, что дорога не сводила меня с ума. Напротив: пела еще настойчивее, как сирена, разгневанная тем, что моряк отверг ее дар. Но я знала – отпусти я себя, остановиться не получилось бы: какие-то силы носили бы меня, пока не забрали окончательно, и на маминой прикроватной тумбочке появилась бы еще одна фотография. Мы с отцом встали бы в ряд, два ее любимых призрака, и она оглаживала бы наши лица уставшей рукой, одинокая женщина, запертая в некогда счастливом доме, откуда все ушли, не проронив ни слова.

К сожалению, заткнуть уши воском я не могла, зато вполне успешно притворялась, будто никаких голосов нет. Однако рано или поздно сломалась бы, как ломается каждый, кому знаком зов – приключения ли, бездны или охоты. Есть вещи, перед которыми плавится самая стальная воля, вещи, в которых мы растворяемся.

Неудивительно, что это случилось весной: в этом году она наступила слишком рано и разлилась, словно ртуть. Таблетки, что я пила, не успели подействовать, и реальность зыбилась, так что на нее было никак не опереться, и я тонула, соскальзывала, захлебывалась. Хохот детей, лай собак, музыка из колонок и пролетающих мимо автомобилей нарастали так, что гудело в висках. Я запирала окна, распластывалась на полу и судорожно включала медитацию на наручных часах – трель индийских колокольчиков, в такт которым нужно вдыхать и выдыхать, изгоняя хаос в дальние области сознания. Только он не исчезал совсем – клубился вулканическим дымом, обещая просочиться сквозь расщелины.

Я твердила себе: будь здесь. Будь здесь – и держала демонов на цепи. В этом не было ничего нового; я давно научилась, как с этим справляться. По крайней мере, так казалось… Пока в гости не приехала мама.

Она улыбалась, когда я открыла ей дверь, но улыбка угасла, едва она ступила на коврик при входе. Я вдруг осознала, что в квартире сгущается наждачная духота, на полках копятся блистеры из-под таблеток, а стол завален пакетами из доставки. Стены, выкрашенные в персиковый цвет, казались блеклыми; и без того тусклые солнечные зайчики меркли, будто канув в тину. Сопротивляясь тяге к побегу, я опять парализовала себя, и тернии опутали мой дом. Нашептывали: двинешься – и пропадешь, и никогда не найдешь путь обратно или не захочешь искать.

Мама несмело шагнула в зал. В своем задорном «пчелином» пальто и фиолетовых гольфах она казалась лишней здесь; ее хотелось вытолкать прочь, уберечь от меланхолии, пока она не заразилась. Стыд уколол и заныл, и я прижалась к дверной раме, нервно прикусив ноготь мизинца. Мама коснулась сушеной лаванды в вазе, поморщилась, когда отогнула шторы и обнаружила разводы на подоконнике. Лучше бы она ткнула лицом в грязь, но она никогда так не делала – лишь скинула одежду на диван, сказав:

– Давай-ка освежим атмосферу, – и распахнула балкон, засуетилась, выметая и выгребая все ненужное. По полу гулял еще по-зимнему морозный сквозняк, но чем холоднее становилось, тем легче было двигаться, и я увязывалась за ней: сливала из ведра черную воду, отжимала