Зимние интриги - Алекс Хай

Светлейший-8. Зимние интриги

Глава 1

Молчание, которое последовало за словами Шереметевой, можно было сравнить с тишиной после удара грома. Все замерли, глядя на неё в полнейшем недоумении. Даже отец, обычно столь умело скрывающий эмоции, не смог сдержать удивления. Его брови резко взметнулись вверх, а взгляд стал ледяным.

— Ваш сын? — переспросил он, прищурившись, словно пытался увидеть в её лице какие-то признаки лжи. — Как это понимать, Лариса Георгиевна? Вы никогда не были замужем.

Как-как, отец? Дурное дело не хитрое, как говорится. Не мне объяснять отцу троих детей, откуда они берутся.

Шереметева встретила его взгляд спокойно, хотя её глаза были полны усталости. Она вздохнула и отвела взгляд, словно собиралась с мыслями.

— Всё именно так, как я сказала. Михаил — мой сын. Его отцом был человек… Непримечательный для истории. К тому же его уже давно нет в живых, — её голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. — Я знала, что если правда откроется, то моя карьера закончится, а жизнь моего ребенка будет сломана. Поэтому я приняла решение передать его на воспитание дальним родственникам — роду Боде. Он носит их фамилию, воспитывался в их семье как родной сын и считает именно Боде своей семьей. Я всего лишь крестная.

Матушка подняла руку, как бы прося всех сохранять спокойствие.

— Лариса Георгиевна, — мягко сказала она, — если вы решили раскрыть эту тайну сейчас, тем более нам, значит, ситуация действительно критическая. Мы должны знать как можно больше.

Шереметева кивнула и продолжила, стараясь говорить как можно более ровным голосом:

— Когда Михаил подрос, я помогла ему поступить на службу. Это был мой способ быть рядом, хоть и в профессиональной роли. Да, возможно, я поступила эгоистично, но другого ребёнка у меня никогда не будет. А теперь его обвиняют в государственной измене. Но я не верю в его дурные намерения и подозреваю, что его подставили.

— Государственная измена? — выдохнул Виктор. — Это же… Это смертный приговор. Или вечная ссылка на Чукотку. В лучшем случае…

Отец резко встал с кресла, его лицо стало красным от возмущения:

— Вы хотите, чтобы мы помогли вам оправдать человека, обвиняемого в измене?

Виктор рассеянно барабанил пальцами по подлокотнику.

— Что-то мне все это напоминает…

Шереметева не дрогнула под его взглядом. Её голос остался твёрдым:

— Да, ваша светлость. Но я пришла сюда не за пустыми обещаниями, а за правдой. Михаил не предатель. Я это знаю. И я прошу вас помочь мне доказать его невиновность. Видит бог, я не хотела это делать, но раз так, придется выложить на стол последний козырь.

С этими словами она положила на стол конверт, который держала всё это время.

— Ознакомьтесь, Иоанн Карлович.

Отец вытащил сложенный вдвое лист плотной гербовой бумаги и начал читать. Его лицо стремительно менялось — от злости к недоумению, а затем к чему-то, что можно было принять за шок.

— Что там? — спросила матушка, заметив его выражение.

Побледневший отец молча передал ей документ. Она начала читать, и уже через несколько секунд сдавленно вскрикнула:

— Это… это приказ о твоей смертной казни! Подписанный Советом… Дата… Пятнадцать лет назад.

В комнате воцарилась гробовая тишина. Все взгляды обратились к Шереметевой, которая, казалось, внезапно стала на десяток лет старше. Она кивнула, подтверждая слова Анны Николаевны.

— Да, это так. Решение о казни его светлости тогда все же было принято. Я могу показаться вам непоследовательной, поскольку сама настаивала на самом строгом наказании. И я добилась своего. Но в последний момент я… я передумала.

— Почему? — тихо спросил я.

— Вспомнила о собственном сыне. И поняла, что не могу оставить вашу семью, троих детей, без отца. Осознала, что мной руководила личная обида, а это недопустимо. Тогда] срочно убедила несколько советников заменить приговор на ссылку — тогда, в то смутное время, у меня было гораздо больше влияния, чем сейчас. А документ остался у меня, и я хранила его все эти годы. Надеялась, что никогда не придётся его показывать. Хранила для себя — он напоминал мне об ошибке, которую я едва не совершила.

Отец медленно опустился обратно в кресло, словно ноги перестали его держать. Его лицо стало серым, глаза блестели от сдерживаемых эмоций.

— Значит, вот как… И сейчас вы ожидаете от меня благодарности и ответной услуги?

Шереметева посмотрела ему прямо в глаза, и её ответ прозвучал неожиданно просто:

— Тогда я спасла отца ради его детей, а теперь прошу спасти дитя ради его матери.

Мать, всё ещё держа в руках злополучный документ, закрыла глаза и глубоко вздохнула.

— Поверить не могу, что они на это пошли… Лариса Георгиевна, вы уверены, что этот документ стоит оставлять у нас?

Шереметева кивнула:

— Лучше уничтожьте его. В нем больше нет никакого смысла. Вы живы и здоровы, вернулись в столицу и восстановили свое положение. Еще несколько лет — и все почти забудут о той истории.

Виктор, который всё это время молчал, наконец заговорил:

— Если ваш сын действительно невиновен, мы должны попытаться что-то сделать. Не ради ответной услуги, а ради правды.

Я кивнул, поддерживая брата:

— Согласен. Мы не можем просто отвернуться. К тому же я знаю Боде… Михаила. Мне тоже показался странным тот инцидент в кабинете. Это совершенно не похоже на адъютанта. Он всегда был дисциплинированным и не совал нос не в свое дело.

Шереметева кивнула.

— Я подозреваю, что Михаил стал жертвой интриги, направленной против меня. Не знаю, было ли им известно о нашем родстве с Боде, но даже если нет, они все равно убрали от меня верного человека. И сделали это таким образом, что я оказалась замешана в деле о государственной измене. Полагаю, это лишь начало.

Матушка внимательно слушала разговор. А затем взглянула на нашу гостью.

— Предположим, это и правда интрига против вас, Лариса Георгиевна. Вам виднее, кто может добиваться вашего смещения. Полагаю, у вас достаточно врагов. Но меня интересует другое. Вы считаете, что ваш адъютант оказался под сторонним влиянием?

— У него невысокий ранг потенциала, поскольку он был рожден от простолюдина, — сказала Шереметева. — И по этой же причине низкая устойчивость к магическим воздействиям. Артефакты — не панацея,