Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков Страница 16

Настроение полнилось. После частного совещания мы внесли резолюцию: 1) рабочая секция высказывается за переход власти к Советам и надеется встретить в этом поддержку солдатской секции; 2) рабочая секция высказывается за то, чтобы движению придать мирный и организованный характер; 3) рабочая секция выбирает бюро, которое должно вести дело с Исполнительным комитетом и ЦИКом, все остальные члены данного собрания отправляются в районы, чтобы проводить тем принятые решения.

За эту резолюцию голосовало, по подсчету у дверей, 276 делегатов, ушло в виде протеста до 90-100 эсеров и меньшевиков. Председательствовал все время меньшевик Бройде. Принятая резолюция отпечатана в “Правде” от 4-го числа и, кажется, в других газетах. Против нашей резолюции на собрании говорили Чхеидзе, Либер, Войтинский, Бройде и другие.

Когда рабочая секция стала расходиться, к Таврическому дворцу начали подходить первые манифестанты — рабочие и солдаты… Перед тремя-четырьмя большими группами манифестантов пришлось говорить и мне. Настроение у всех было настолько возбужденное, что назавтра некоторые из противников приписывали мне то, что я и не думал говорить. В кулуарах Таврического дворца один поручик-грузин с горячностью утверждал, что он сам слышал, как я в речи назвал Керенского “кровопийцей”. Ряд лиц, слушавших тут же мою речь на улице, доказали горячему поручику, что это ему померещилось. Действительное содержание всех моих речей было следующее. Я говорил о том, что лозунг “Вся власть Советам” — единственный выход из положения. Я говорил, что мы должны уважать Совет, но должны требовать, чтобы Совет уважал и нашу волю, которая теперь ясна. Я предостерегал от глупого мнения, будто вожди Совета — это “переодетые помещики”, надо понять, в чем действительно слабость противника, чтобы бороться с ним.

Я горячо предостерегал против того, чтобы принять теперь бой на улицах, говорил о том, что это выгодно было бы теперь только контрреволюционной буржуазии, указывал на то, что силы наши растут, приводил все доводы против немедленного выступления, которые указаны выше. Далее я цитировал только что принятую резолюцию рабочей секции, видя в ней большую моральную победу.

Я говорил: недаром существует изречение: “Я ваш вождь, и поэтому я иду за вами”. Найдутся, говорил я, и среди вождей Совета люди, которые поступят согласно этому изречению. Н. С. Чхеидзе, надеюсь, будет одним из первых таких вождей, которые теперь прислушиваются к вашему голосу (увы, эта моя надежда совершенно не оправдалась).

И все мои речи я непременно заканчивал самым решительным, самым категорическим, самым настойчивым призывом: расходитесь мирно по казармам и по фабрикам, цель демонстрации достигнута, не поддавайтесь никакой провокации, старайтесь миновать Невский проспект, где вас будут вызывать на эксцессы, демонстрация должна во что бы то ни стало сохранить свой мирный характер, выстрелы были бы выгодны только врагу…

В этих событиях прошел весь вечер. В нашу комнату в Таврическом дворце стало собираться много товарищей — большевиков и межрайонцев, приехавших из районов… Наше совещание стало обсуждать вопрос о том, как же быть завтра, то есть 4-го числа. Все до единого товарищи заявили, что никакая сила в мире не удержит завтра выступления на улицы. Вопрос заключался только в том, предоставить ли это движение себе самому, или вмешаться и придать ему мирный характер. Умыть руки — значит рисковать тем, что стихийное движение примет угрожающий характер и будет стоить массы жертв…

Мы продолжали еще обсуждение, но в это время произошли два события, которые окончательно перетянули чашу весов на эту сторону.

1. К Таврическому дворцу поздно ночью, часов в 12, если не позже, подошел весь Путиловский завод, вся 30-тысячная масса, с женами, частью с детьми. Путиловцы послали делегацию в Исполнительный комитет, а сами легли на улице и в саду, заявивши, что они не уйдут, пока Совет не согласится взять власть, и что они завтра на работу не выйдут.

2. Из Кронштадта позвонил тов. Раскольников и сказал: в Кронштадте весь день страшное возбуждение — приехали делегаты из полков. Поездка кронштадтских матросов в Питер предрешена. Никакие уговоры больше не помогут, все испробовано. Вопрос стоит не так, что ехать или не ехать кронштадтцам, а так — ехать ли им неорганизованно и действовать ли стихийно, или организация (большевики — Ю. Ж.) должна стать во главе и придать движению мирный планомерный характер.

Раскольников разговаривал со мной. Я просил его подождать у трубки, пока я посовещаюсь с товарищами. Тогда решение было окончательно принято: нельзя такое движение предоставить самому себе, надо вмешаться и придать ему мирный и организованный характер. В этом духе было составлено воззвание (оно напечатано в “Деле народа”). За поздним временем оно не могло попасть в “Правду”, но вышло рано утром отдельным листком. Об этом решении было немедленно сообщено президиуму заседавшего тут же, в Таврическом дворце, Всероссийского центрального исполнительного комитета. Один из членов президиума огласил это решение в своей речи на собрании.

На заре (часа в 4) мы разошлись из Таврического дворца.

День 4-го числа я почти весь провел в Таврическом дворце.

Много раз я говорил в толпе. Каждый раз я заканчивал свою речь категорическим призывом расходиться мирно по казармам и заводам, немедленно возобновить работу на фабриках и заводах, идти домой не по Невскому, не давать себя провоцировать ни на один выстрел. В громадном большинстве случаев демонстранты слушали меня со вниманием и знаками одобрения выражали согласие с тем, что я говорил. Один-два раза меня пробовали срывать маленькие группы, как мне показалось, анархистов, которые стояли у самого крыльца Таврического дворца и не проходили дальше с толпой. Когда я звал расходиться, они кричали: “Опять расходиться! Опять ждать! Довольно! ” и т. п. Один раз им как будто стало удаваться пересилить настроение в свою пользу. С трудом мне удалось опять овладеть аудиторией. Я обратился к толпе со словами: “Верите вы газете “Правда”? Верите ли вы нашей партии? ” Ответ: “Верим, верим! ” — “Ну так знайте, что наша партия постановила мирно расходиться. Знайте, что “Правда” печатает такой-то призыв”.

Особенно памятны мне две моих речи — одна перед одним из полков, другая — перед путиловскими, смешавшимися с солдатами. Полк требовал: “Керенского, Керенского! ”. Керенского не было. Пробовали говорить другие ораторы — полк не хотел их слушать, требуя Керенского. Кто-то вышел и сказал, что Керенский уехал из Петрограда. Полк еще более бурно продолжал требовать Керенского. Тогда кто-то очень громким голосом крикнул, что говорить хочет Зиновьев.